Казалось бы, интересы скромного сторожа в магазине сексуальных принадлежностей и торговца ракетным вооружением бесконечно далеки друг от друга. И все же, примерно раз в три недели Рошильд утомлялся от своих уголовно-экономических коллег и вспоминал о старом приятеле по велосипедному спорту, то есть, обо мне.

В такие вечера Леонид (естественно, за свой счет) приглашал меня в лучший ресторан города «Купецъ Наныкинъ», где мы предавались ностальгии. А поскольку самым приятным пунктом ностальгии были наши совместные сексуальные приключения, то наш вечер встреч, как правило, плавно перетекал из ресторана в стриптиз и оттуда – в нумера. Затрудняюсь сказать, что стоило Леониду одно такое сентиментальное путешествие в прошлое. Но если суммировать его расходы на меня хотя бы за этот год, то и выходило, что он истратил никак не меньше искомой суммы.

Так почему бы, думал я в отчаянии, ему не выдать мне эту сумму авансом на руки, мне, своему единственному другу, который находится на грани жизни и смерти?

Салон автомобиля Рошильда площадью был примерно равен моей комнате, но значительно превосходил её комфортом. Леонид включил поддувало, мгновенно превратившее июльское пекло в прохладное майское утро, и стал что-то рассказывать о своей последней поездке в Италию. Насколько я понял, итальянцы разочаровали Рошильда своим раболепием перед властями, так же как его разочаровывали представители всех других наций, с которыми ему приходилось иметь дело, кроме, пожалуй, грузин.

– Он мне говорит: как вы смеете так говорить о Буше, этом великом человеке? А я ему говорю: я имел маму вашего великого человека, а вы педераст. Согласны? – воскликнул Рошильд, хлопнув себя ладонями по мощным ногам, но заметил, что я реагирую недостаточно темпераментно и насторожился. Как всякий человек при деньгах, он понимал, что мотивы собеседника угадать не так уж сложно. А если поведение собеседника не совсем понятно, значит, он хочет денег.

– Что-то случилось? – просил он.

И я, без всякой психологической подоплеки, вывалил:

– Мне нужна крупная сумма денег. Ну, крупная для меня: тридцатка.

Рошильд крепко задумался. Я вспомнил (хотя и не забывал об этом никогда), что Леонид, как сгусток противоречий, сочетал в себе бессмысленную щедрость с неоправданной скупостью. Он мог вышвырнуть на тебя несколько сотен долларов вечером, но пожалеть двадцати рублей на пиво утром. Обо всех наших однокашниках, которые пытались одолжить у него деньги, он отзывался с отвращением, как о проходимцах. Неважно, о какой сумме шла речь. Особенно его возмутил один одногруппник, преподаватель-подвижник из пригородного интерната Неелово, свихнувшийся на патриотизме от нищеты. У него хватило ума попросить у Рошильда денег на издание газеты национального единства «К топору!» На что Рошильд якобы ответил:

– А не хочешь ли пососать у Гитлера?

В силу литературности последней фразы и склонности Рошильда к гиперболам, я считал такой ответ выдумкой. Но Леонид, конечно, не дал бы денег на развитие фашизма в нашем городе. Равно как и на бизнес, строительство, приобретение жилья, автомобиля, лечение, похороны и что угодно ещё. Кроме обжорства и блядства.

– Я подарил Жоржику «Лексус», – сказал Леонид, имея в виду своего двадцатилетнего сына. – И даже для меня это значительная сумма. К тому же, этот подонок Буш так обложил нас со всех сторон, что скоро мы будем выпускать вместо ракет новогодние хлопушки. Словом, ты не поверишь, но я вынужден отказывать себе в самом необходимом. В Италии я не пошел к блядям.

– В таком случае меня на днях убьют, – сказал я уныло.