Мы растянулись цепочкой и пошли вдоль берега в сторону города, но следов Веры нигде не было. Я слышал, как девчонки тихо плакали, а Лерка материлась. Немного поодаль в море мы видели катер, который двигался тем же курсом, что и мы.

Через час уже совсем стемнело. Мы собрались в кучку.

– Что делать будем? Веры нет, – тихо сказала Полина. – Нужно идти в полицию и писать заявление о пропаже.

– Я только недавно с ними общался. Бесполезно. Еще не прошло и суток, как ее нет. Думайте!

– Если она сразу пошла в город, не стала тебя ждать… Должна была уже прийти.

Аня набрала номер родителей, но ответ был неутешительный.

– Слушайте, – Лерка кинулась к нам. – Было же жарко. Так?

– Ну…

– Естественное желание спрятаться в тени. И это можно сделать только там, – она махнула в сторону горы, по склону которой черными полосами поднимались виноградники.

– Ну, ты и му…к, Вишня! – прошипела Полина и ударила меня по плечу. У нее начиналась истерика.

– Анька, убери от меня свою сестрицу. Я сейчас за себя не отвечаю.

Мы дружно кинулись к винограднику. Каждый выбрал себе полосу. То там, то тут мелькали огни и раздавались крики. Все звали Веру, но она как сквозь землю провалилась.

– Сюда, идите сюда! – крикнула Лерка. – Я нашла.

Я бежал так, словно за мной гнались волки. Продрался сквозь лозу, как бешеный, и добрался до Лерки первым.

– Что? Что тут?

– Смотри!

На земле лежала тряпка. Я направил на нее луч фонаря и сразу узнал полотенце, которое держал в машине. От облегчения чуть не заплакал, как маленький. Вера не утонула в море. Она пошла в город.

Я бежал по полосе, не останавливаясь, пока не выскочил на свободное пространство. Какие-то постройки виднелись впереди, но они казались нежилыми. Мы облазили все вокруг, подергали запертые двери и остановились, уставшие и расстроенные, не понимая, куда идти дальше и что делать.

– Нужно возвращаться, – сказал Вадим. – В этой темноте ничего не найдем. Одно ясно, Вера шла в город. Скоро точно появится.

Но ни наутро, ни на следующий день Вера не появилась. Я съездил в бунгало в надежде, что она ждет меня там, но здесь было чисто и пусто.

На третий день Аня не выдержала и позвонила родителям Вероники. Оставалась слабая надежда, что Вера каким-то образом улетела в Сибирь. Она домой не приехала, но дала о себе знать.

Мы выдохнули. Я выхватил трубку из Аниных рук.

– Что с Вероникой? Как она?

– Ты кто? Марк? – голос отца Веры звенел металлом.

– Да, – растерялся я.

– Не смей приближаться к моей дочери, сучонок! Если ты еще хоть раз покажешься перед ее глазами, застрелю! Сяду в тюрьму, но застрелю! Так и знай!

Я уронил руку с мобильником.

В виски стучала только одна мысль: это конец!

***

Мы прилетели в Иркутск. У трапа ждала машина скорой помощи. Я почти не помнила это время, постоянно находилась в полусонном состоянии из-за уколов и капельниц.

Потом месяц лежала на больничной кровати. Тело полностью было обложено специальными противоожоговыми салфетками. Они стоили, как самолет. Отец продал нашу маленькую ферму и все до копейки вложил в мое лечение.

Но больше страдало не тело. Выла от боли душа. Я не могла смотреть на потерянное лицо мамы. Она похудела и словно уменьшилась в размерах. От крупной, цветущей женщины не осталось и следа.

– Как же ты теперь, Ника? Что же мы будем делать?

– Мама, почему мне так плохо? – плакала я, когда приходила в себя. – Я не могу шевелиться, кружится голова, все тело горит. Неужели солнечный ожог – такое страшное дело?

– Ох, доченька! Если бы только ожог! У тебя была сильнейшая аллергия на траву. Под лучами солнца эти порезы вздулись и усилили ожоги.