Остальные выступления после Скалабана были вялыми, не интересными и ничего нового никому не добавили. И я решилась! – мой выход:

– Я не буду останавливать внимание на всех работах. В основном все сказанные замечания были справедливы. Хочу высказать свою точку зрения на оценку моей работы. Она меня не огорчила, она как бальзам на душу – комплимент девушке с характером. Однако, мне кажется, надо ставить оценку все-таки не за характер, а за художественное решение проекта, которых может быть великое множество. Да, оно не совпало с мнением Александра Ивановича. Но я сделала это сознательно, и смогла передать величие творения великого архитектора. Мне больше нравится образ собора жизнеутверждающий и радостный. В той подаче, от которой я сознательно отказалась, результат был бы серенький, рядовой. По-моему мнению, гениальных архитекторов отличает главное качество – индивидуальнсть. Настоящий талант – это стихия, ее нельзя ограничивать, она творит свою работу особо, а не как все! Что я и сделала!

Александр Иванович моментально отреагировал:

– Какая Вы самоуверенная, это как-то нескромно, считать себя талантливой!

– А я опять поспорю! Дело в том, что мы все, находящиеся здесь, талантливы. Талантом у древних считалась мера денег. Так вот, Господь всех нас наделил талантами. И от нас зависит – приумножить этот талант или растратить! Ломоносов так и остался бы рыбаком, если бы не захотел учиться. Если ты прав, надо отстаивать свою идею.

Заметно было, что однокурсники со мной согласны, однако помалкивали.

Жилось студентам в Алма-Ате хорошо, фрукты и овощи были очень дешевыми. Только стипендия уходила катастрофически быстро. Учеба в институте проходила в две смены, архитекторы учились в отдельном корпусе с двух часов дня. Это приучило нас к особому режиму, вставать можно было в полдень, а по вечерам и ночью мы делали проекты. У нас были частые пирушки с песнями, танцами и музыкой, которая гремела из всех окон общежития зачастую до утра.

Первый год в Алма-Ате вдали от дома был, конечно, особый. Столичный южный город, окруженный снежными вершинами, огромные пирамидальные тополя, журчащие арыки вдоль дорог, казался экзотическим мне, жившей до этого там, где суровая зима.

Жили в одной комнате я, Валентина Стрельчук, которую стали звать Стрельчихой, Надежда Бондарева, Нина Юлина и Галя Москальцова. Все мы приехали из Восточно-Казахстанской области. Стрельчиха, меланхоличная девица, своими томными коровьими глазами буквально завораживала особей мужского пола. Кроме того она, в дополнение к этому, имела привлекательный выдающийся зад, на который, казалось, положи чемодан, он не соскользнет. Надежда Бондарева, которую я окрестила Над Бонд, степенная, добрая, с тонкой ласковой улыбкой на маленьких губках, была какая-то теплая и надежная. Нина Юлина, маленькая, похожая на куколку, этакая Дюймовочка, молчаливая, с вечным видом только что проснувшейся, с широко открытыми глазами изумленной девочки. Вечно шмыгающая носом, она постоянно валялась на койке. Галка Москальцова со всех сторон смотрелась серой-пресерой мышкой, незаметная тихоня, но была при этом как мудрая всезнающая старуха, с легкой ироничной усмешечкой.

Юлину вскоре присмотрел и уговорил выйти замуж один студент, маленький, хиловатый и от этого комплексующий, с гаденьким гонорком, Вадим. Нина вышла за него замуж и ушла из общаги, а к нам влетела Грассиха, как ведьма на метле, на полусогнутых, шаркающих подошвами тоненьких, как у козочки, ножках. Грассиха носила огромные старушечьи очки в рыжей оправе на длинном носу и рыжевато-коричневый парик, так как своих волос ей явно не хватало. Она любила лежать на кровати с книжкой в руках. Главным в ее речи было слово «жопа». Этим словом она виртуозно распоряжалась, используя его во всех случаях как убийственный аргумент. Приходилось ее иногда останавливать: