– Ты чего?

– Людвиг!

Максим застыл на месте и даже приоткрыл рот.

– Сашку, Сашку забыли! – Аюна продолжала дёргать Максима за рукав, словно это могло чем-то помочь.

О том, что случилось с Сашей, ребята узнали лишь на следующий день, когда после школы вновь собрались в «Бурхане». Они учились в разных школах: Аюна и Максим – в сорок седьмой, Саша – в двадцать второй. Так что обсудить что-либо на перемене они не могли.

Саша ждал в подъезде до последнего. Был уверен, что Аюна застряла в комнате. Понимал: если её поймают – заподозрят в воровстве. Услышав, как спускаются Цыдыповы, он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.

Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.

– Зачем? – удивилась Гэрэлма.

– Чтобы насолить вашему Сёмке.

Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.

– Зачем же ты вернулся? – Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.

– Я… – Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: – Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.

Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку – чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей – теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.

– Вот так, – закончил рассказ Саша.

– А дальше чего было? – спросила Аюна.

– Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».

– А Гэрэлма?

– А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.

– Гадюка, – прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.

– Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.

– Сашка! – Аюна неожиданно обняла Сашу. – Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.

– Да ничего, – пробубнил Саша.

Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел – на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.

– Вообще это моя фамилия, так что ничего.

Максим злился. На всё и на всех сразу. На Аюну с её мёртвыми женщинами, из-за которых Саше влетело от отца – а Максим знал, что Рудольф Арнольдович бывает очень строг. На Сашу, который зазря подставился и навлёк на них войну с «Минас Моргулом». Но больше всего он злился на самого себя – за свою трусость, которую испытал под Сёминым окном. Никто о ней не узнал, но легче от этого Максиму не было. Он-то помнил тот порыв – убежать, спрятаться дома. Максима всего передёргивало. Он обнаружил в себе червоточину и не знал, как от неё избавиться. Вчера вечером, стоя под душем, с силой тёр себя мочалкой, словно так мог очиститься от неприятного осадка.