– Какого лешего? Уйди, мать твою! А то задавлю на хрен!

Дядя Саша кинулся к нему, придерживая руками ребенка за пазухой.

Водила оказался нормальным, все понял. Через несколько минут они управились: Эдвард с Оленькой на руках и со свертком, в котором орал потревоженный ребенок, устроился в теплой кабине лесовоза, а дядя Саша с напарником водителя потрусили следом за машиной на телеге.

В районный центр прибыли под утро. Эту дорогу Эдвард Валевский запомнил на всю жизнь. От дикой тряски ребенок в узелке скоро затих, а вот Оленька почти не приходила в себя. Эдвард чувствовал, как по ногам его из Оленьки течет что-то теплое. Он догадывался – что. Но не хотел об этом думать. Ему было страшно. Он вспоминал из курса анатомии, сколько в человеческом организме крови, и не мог вспомнить. Он молился. Совершенно не зная, как это делать правильно, просил Бога о милосердии. Он уговаривал Его, чтобы Всемогущий помог им быстрее добраться до больницы, чтобы врачи успели спасти Оленьку, чтобы не заболела его крошечная дочь. Он еще не знал, кто у него родился, но догадывался, что это девочка, как мечтали они с женой.

– Мы сделали все возможное, – сказал измученному Эдварду врач.

Эдвард поднял на него воспаленные глаза, сухими губами сказал: «Спасибо». Он понял все. Оленьки больше нет.

– Как дочка? – спросил через минуту.

– Славная девочка, – ответил доктор. И улыбнулся. – Пойдемте, я вам ее покажу.

Эдвард не хотел смотреть ребенка. Ему было все равно. И врач это хорошо понял. Кто-кто, а он всякого повидал на своем веку и знал, что лучшее лекарство сейчас для этого мужика, убитого горем, – его попискивающий комочек.

Так оно и случилось.

Да, потом у Эдварда было очень тяжелое и страшное – похороны Оленьки. Но сейчас этот мудрый врач дал ему хорошее лекарство, которое помогло ему выдержать все. Когда он взял в руки свою девочку, он понял: вот она, их с Оленькой, жизнь, вся в этом крошечном тельце. Девочка спала. Он очень хотел посмотреть, какого цвета у нее глаза, а она все спала и спала. И тогда он спросил у врача.

– Голубые, – просто ответил тот.

– Как у мамы, – сказал Валевский. И заплакал.

Оленьку Валевскую похоронили в карельской деревне, откуда Эдвард увез ее в тот страшный день. Везти тело в Ленинград у Валевского не было денег. И батюшка местной церкви, в которой отпевали Ольгу, убедил Эдварда, что совсем не важно, где упокоился человек.

– Важно, чтобы он был тут. – Батюшка Михаил приложил руку к своей груди.

Потом у Эдварда Валевского появилась возможность перенести могилку в Петербург, но он стал с годами набожным и всегда вспоминал батюшкин жест – ладошку на груди. Оленька была с ним, в его сердце. Поэтому тревожить прах любимой он не стал. Просто каждый год выбирался в эту карельскую глушь с тем, чтобы поправить оградку, посидеть в тиши на деревянной лавочке у ухоженной могилки на старом деревенском кладбище. Удивительно, но в каждый его приезд все эти годы здесь была чудная сухая погода. А ему вспоминалось жуткое сентябрьское ненастье, разбитая грузовиками дорога, безногий дядя Саша, с которым везли они Оленьку в районную больницу, и она, любимая Оленька, то дрожащая от озноба, то задыхающаяся от жара.

Он так и не простил себя. И другую женщину не искал. Родственники и друзья пытались знакомить Эдварда с невестами, но он слышать ни о чем не хотел. У него на руках было двое детей, и он представить себе не мог, что в доме появится чужая женщина, которая будет воспитывать Ингмара и Ингу.

Родственники отступились, решили, что Эд – мужик умный, сам разберется. И так получалось, что ни к одной женщине, встретившейся на его пути, его совсем не тянуло. Сначала он на них вообще не смотрел, занимался воспитанием маленькой дочки, а потом наступило время больших перемен, на Эдварда свалился бизнес финского дяди, он с головой ушел в работу. И сына привлек.