Словно не была.

А, черёмуха за окнами

Нежданно расцвела,

И, печаль в душе заблудшей

Словно не была.

Трубы и флейта, словно раздухарившиеся соловьи свистели и стрекотали где – то на верхних нотах, струнники метали искры латиноамериканских наигрышей, в чём – то схожих с цыганскими переборами, палочки барабанщика метались по тарелкам, том – тому, бонгам, а «чарльстон» одурело джмякал и шлёпал вызывая восторженный визг танцующих посетительниц.

Нарвала в палисаднике чудный букет ромашек,

Искупала, с улыбкой, его в дождевой воде,

Не видал, я девчонки милее её и краше,

Мне девчонки такой, не сыскать и вовек нигде.

Как поведать, с какой безнадёжностью, я влюбился,

Что неведомой силой желания, я пленён.

Круто мир мой с внезапною силою изменился,

А, часы и минуты не дремлют когда влюблён.

– Да – а – а …, – промычал Первый, – этого парня обязательно надо захомутать. Он будет нашим самым надёжным прикрытием, – объяснял своим компаньонам вожак. – Сейчас же к нему в оркестровку зайду с предложением, – под припев песни закончил он. А, голос исполнителя продолжал:

Ну, зачем, ну, зачем ты упрямо отводишь взоры

Знаю, знаю про то, что глаза твои синий лён.

Как сказать мне о том, что внезапно я, в эту пору

Лишь в мгновенье одно, потерял и покой, и сон.

Надо ждать и надеяться хоть на какое чудо.

Под окном её стану упрямо рассвет встречать.

Пусть я чайкой смешной, однокрылой безумною буду.

Моё сердце теперь ни за что не заставишь молчать.

Сыплет солнце на дорогу

Золотисто тёплый свет… —

пел припев юноша, явно завершая исполнение, а трое в будуаре с раскрытыми шторами стояли, совершенно забыв, что «светиться» им вовсе и не надо было бы. «Сигуранцы» не дремлет. Но, такова сила искусства, а песенного в особенности. И, когда песня действительно заслуживает внимания, человек забывает о том, что он есть и, где он находится. Так случилось и с этими тремя, уж очень хорошо известными в Государственной Думе, деятелями. А, точнее, депутатами.

Раздавшиеся неистовые аплодисменты «переходящие в овации» встряхнули далеко не святую троицу и они как – то уж очень не по солидному суетливо вернулись за стол, к своим рюмкам, тарелкам, икре и прочей снеди.

– Ну, что господа, промычал, ещё не пришедший в себя от песни, Первый. Будем прощаться. Вы как знаете, а мне ещё к этому певучему хлопцу зайти надо с деловым предложением. Встречаемся первого июля, здесь же. Чтобы к этому времени, в основном всё было готово. Приведёте тех, кто непосредственно на местах будет заниматься, задуманными нами, мероприятиями. Сами понимаете, от успеха будет зависеть наша свобода или … «динь – бом, динь – бом слышен звон кандальный, динь – бом, динь – бом путь сибирский дальний, динь – бом, динь – бом слышно там и тут, нашего товарища на каторгу ведут», – с издевкой пропел он выкладывая на стол три стодолларовых купюры. Поднялся, пожал руки двум остающимся и вышел из кабинета.

В «музыкалке» на стульях сидели двое – Егор и его друг и коллега балетмейстер, руководитель и постановщик танцев дансинг – группы Алёша Пятницкий.

– Ну, что, – допытывался Алёша, – не пишет и не звонит? —

– Нет, – как—то уж очень спокойно ответил Егор, перебирая струны гитары.

– Да – а – а – … казачки кубанские они такие, – сочувственно протянул Алёша не зная чем ещё утешить друга.

– А, ты – то откуда знаешь, какие они. Что тоже обжёгся? – с улыбкой парировал Егор.

– Да откуда ж мне знать. Эт, я так, к слову. Чтоб тебя утешить. А, то ты весь как увядший мандарин. Смотреть не хочется, – участливо глядя на друга, пробормотал Алёша.

– Да мне и самому на себя противно смотреть по утрам. Так бы и дал по носу, чтобы в себя прийти, – ответил Егор джмякнув по струнам.