Вид на первый блок АЭС «Хурагуа» со стороны Карибского моря. Второй блок за ним.

Стоящие рядом под краном БК-1000 молодые инженеры-кубинцы прятали свои улыбки. Мат русский они прекрасно понимали, так как большинство из них учились в институтах в Союзе и услуги переводчицы Аллы нужны были для старших начальников и официальных совещаний под протокол. А мат испанский бывает ещё круче и звучит даже порой красивее русского если его правильно перевести и понять. Мне нравилось тогда читать протоколы совещаний с кубинцами, в них нумерация лет велась от даты свершения революции в 1959 году, то есть «Протокол совещания на 32-й год Кубинской Революции такого-то числа и месяца».

После совещания – обход рабочих мест и осмотр выполненных или невыполненных работ иногда со своей контрпарой, чаще самостоятельно. При возвращении в свою «прорабку» снимаешь мокрую от пота рубашку и вешаешь её на громко гудящий кондиционер Бакинского завода, из шкафа берёшь заранее припасённую свежую рубашку и одеваешь её.

Мой рабочий стол т-образной формы стоял в углу большой комнаты, напротив был стол Григоровича и слева Фукса. Они по утрам не потели. Серёга – потому что был ленив и не утруждал себя беготней по вверенным объектам разве что в экстренных случаях. Григорович наоборот был очень трудолюбив и щепетилен, у него заканчивался контракт, и он надеялся его продлить, но волновался из-за своего пенсионного возраста. Не потел он, потому что его вспомогательные помещения располагались почти все на нулевых отметках и ему не надо было лазить по строительным лестницам реакторного или турбинного отделений. Приходя в прорабку, он, снимал каску и всё же тщательно протирал носовым платком мокрые седые волосы и намечающуюся лысину.

Через дверь у стола Фукса был проход в следующее большое помещение, где располагались дружной украинской семьёй прорабы ЮТЭМа, шесть столов которых всё время были завалены чертежами. Так они изображали бурную активную деятельность для своих кубинских контрпар или пакетами с салом, привезённым из отпусков. Позже на задворках городка они смастерили коптильню и коптили там больших морских мурен, вкус которых был почти не отличим от сала.

Далее располагалась прорабка монтажников реакторного отделения, специалистами которых руководил высокий, всегда улыбающийся старший прораб из Запорожья «Атачин», как его звали кубинцы. Замыкал ряд наших домиков, вагончик шефа ТМУ-Зайцева с большим длинным столом за которым он проводил наши внутренние совещания по понедельникам и пятницам.

После обеда к нам обычно приходили дружной толпой наши проектировщики из ленинградского АЭПа – Атомэнергопроекта, и наши кубинские инженеры-контрпары. Возникали стихийные совещания за каждым столом, решались проблемные вопросы, проектировщики согласовывали или нет изменения в чертежах и схемах быстро решая возникшие иногда по их вине проблемы, но шутки и смех всегда сопровождали эту непринуждённую атмосферу общения людей разных национальностей и вероисповеданий.

Моего или мою контрпару звали Монтесино. Это был невысокий худощавый кубинец, закончивший наш МЭИ – Московский энергетический институт. Инженер он был неплохой и старательный в меру, уже имел опыт работы на ТЭЦ в Гаване, но его подлинной страстью была история Кубы и Латинской Америки, об этом он мог рассказывать с радостным воодушевлением часами и даже больше. Кубинцы, как и все латинос любят сокращённые названия своих имён или клички-псевдонимы, и мы часто его звали коротко – Монтэ.

– Монте, а чего же ты не поступил на какой-нибудь исторический факультет?