Незадолго до окончания турнира Сергей черными свел вничью партию с очень сильным хорватом. «Какой же ты умничка, Серенький, – в порыве радости сгреб я его в объятия». «Ой, ой, слон, раздавишь! Ничего себе, сердечничек…» Потом встряхнулся, как молодой петушок, и с радостным вызовом спросил: «А что такого-то?» «Ну как же, мастер спорта международного класса все-таки», – напыщенно ответил я. Сергей посмотрел на меня, как на наивного школяра, и назидательно произнес: «Наш советский кандидат в мастера равен по классу ихнему мастеру. Это азбука, Вовчик». Потом захохотал, счастливый: «Как же он психовал за доской! А в конце ошибся и чуть не проиграл. Мне просто времени не хватило натянуть его». И сделал характерный жест.

После обеда мы решили, что завтра утром я поеду в Прагу. «Что делать, Вовчик, дальше оттягивать некуда», – грустно сказал Сергей. «Как же ты без меня? Целый день то?» – притворно-сочувственно спросил я. В глубине же души мне страшно хотелось хоть на день отвлечься от баночек с тряпочками и потолкаться с себе подобными где-нибудь на площади у знаменитых пражских часов. Дело в том, что все это время у нас с Сергеем болела голова о двух вещах. Мы по неопытности не взяли в Москве обратный билет – это раз. Во-вторых, спонсоры всучили нам, наверное, случайно, стодолларовую бумажку с большой жирной кляксой от туши. В Брно нам ее менять отказались и посоветовали обратиться в Центральный столичный банк. Вот эти две задачи я должен был решить в Праге: обменять сто долларов и купить два билета до Москвы в двухместном купе первого класса.

За вечерним ромом Сергей рассказал мне, как он, двадцатишестилетний новоиспеченный капитан, задумавший поступить в академию, полный честолюбивых замыслов и гордый собой, накануне отъезда в Москву получил травму, после которой жизнь его потекла по совершенно другому, неведомому и мало зависящему от него, Сергея, сценарию. На скользкой дороге машина, в которой он спешил куда-то с двумя бойцами, пошла юзом и опрокинулась. Солдаты отделались легкими травмами, а он, кандидат в мастера спорта по самбо и тяжелой атлетике, сломал себе шею. Переезжая из госпиталя в госпиталь, из санатория в санаторий, беспомощный, он кричал в своей душе: «За что, Господи! Ну за что!», ощущая во всем этом лишь чудовищную несправедливость и ничего более.

Со временем помудрев и вдосталь надумавшись обо всем, что было связано с его прошлой жизнью, Сергей воспринял случившуюся с ним беду как наказание, и скорее даже не за поступки, которые сейчас, с коляски, казались ему чудовищными, а за мысли – за ту теоретическую базу, которую он под эти поступки подводил. Первый ученик и первый спортсмен курса, он вознамерился так и прошагать по жизни всегда впереди, на лихом коне, и вести за собой остальных. Куда? Неважно. Главное – вести. Вторых и третьих в глубине своей души он презирал за ущербность и посчитал себя вправе осуждать их и наказывать. Будучи секретарем комсомольской организации, он это право с удовольствием воплощал в жизнь, карая сокурсников за «рас****яйство» – его любимое выражение.

В училище многие Сергея не любили. Неоднократно пытались «от****ить», но ему везло: жестокий и отчаянный в драке, он каждый раз выходил победителем и еще больше самоутверждался в своей избранности.

Как-то на третьем курсе он провожал домой девушку, с которой в этот вечер познакомился на танцах. В темном сквере их остановила длинноволосая шпана, что распивала на скамейке портвейн.

– Мужик, дай покурить в натуре. – Трое отделились от скамейки и преградили дорогу. Сергей не курил.