И если, допустим, у тебя вдруг объявился чемодан денег, значит, ты наверняка совершил что-то ужасное. Наверняка! Взял, к примеру, и ограбил большое количество людей. Присвоил их зарплаты, пенсии и стипендии. Заставил их нервничать, плакать, хвататься за сердце и, возможно, даже вызывать "неотложку"! А раз так, то это – преступные деньги, которые до добра не доведут. Поскольку – одно из двух, славяне, одно из двух! Либо тебя потом крепко замучает совесть, как Родиона Раскольникова или Егора Прокудина, и ты сам однажды во всём сознаешься и скажешь людям: "Простите меня, люди!" Либо к тебе явятся суровые оперативники МУРа и в мгновение ока защёлкнут наручники на твоих дрожащих запястьях… Но в любом случае: какие уж тут серебристые "боинги" и банановые кущи? И какой ты тогда, к чёрту, властитель?!…

Они встают под лампой дневного света, мигающей в конце коридора, и подносят купюру к глазам. С одной её стороны изображён мрачноватый дом с колокольней, надписями "The United States of America", "One handred dollars" и жирными цифрами "100" в каждом углу. С другой стороны из овала, похожего на музейное зеркало, на них смотрит бородатый мужик, под которым мелкими буквами значится: "Franklin". Других деталей они разглядеть не успевают, поскольку рядом хлопает дверь:

– Паспорта получите.

Пока занимались паспортами, в кабинете возникает мужчина – лет шестидесяти, сухощавый, в светлом замшевом пиджаке и рыжих вельветовых брюках. Его голова, мягко обрамлённая длинными льняными волосами, странно напоминает только что увиденный портрет со стодолларовой купюры. Он занимает свободный стул в углу и всё время, пока они шуршат бумажками и расписываются, с весёлым любопытством поглядывает то на одного, то на другого. Заметив, что формальности улажены, он тут же приподнимается и протягивает им руку.

– Гардинг, Борис Сергеевич. Консультант по странам Латинской Америки. А вы, наверное, Алексей?

– Ага.

– Ну, значит вы – Валера…

Дама звенит ключами:

– Борис Сергеич, я на обед. Может, вы их в главном здании проинструктируете?

– Конечно, Марина Сергеевна.

Они выходят на воздух. На площадке перед главным зданием машин заметно прибавилось. Консультант оборачивается:

– Давайте-ка, ребятки, мы внутрь не пойдём. Я вам просто обрисую ситуацию, а дальше вы уж сами сориентируетесь… В общем, год назад в Мехико летала наша делегация. Все, естественно, люди маститые, и все – в возрасте. И была у нас там встреча с молодыми мексиканскими редакторами. И после этой встречи возникла идея, что было б правильней, если б с молодыми тоже общались молодые. Ну, и решили в итоге, чтобы в Мехико кто-то из наших студентов слетал. В русле, так сказать, процессов гласности и перестройки… Всё ясно?

Крылов энергично кивает. Буртин морщит лоб:

– Ну, а делать-то что надо? Конкретно?

В глазах консультанта вспыхивают два острых огонька.

– Да общаться, ребятки! Просто слетать и по-человечески пообщаться. Они вас будут спрашивать, вы их будете спрашивать. Расскажите им что-нибудь…

– Что рассказать?!

– Да всё, что хотите! О том, к примеру, что вас, как будущих советских редакторов, волнует по-настоящему. Что для вас главное в жизни…

Крылов задумывается.

"…По-настоящему меня волнует, чтобы Машка была рядом. И чтобы поскорее квартиру получить… Но разве мексиканцам это будет интересно? Вряд ли. А что им будет интересно? Вопрос вопросов, кстати…"

– Ты куда сейчас?

– В общагу. А ты?

– По делам.

– Тогда давай насчёт завтра условимся.

– Давай.

Буртин задумчиво пыхает "беломориной".

– Так. Если самолёт – в пол-пятого, значит, в Шереметьеве надо быть… ну, где-то часа за полтора.