Крылов подумал тогда: какая она всё-таки молодец, эта Семёнова А. Д.! И, главное, как вовремя вмешалась! Ведь ещё б чуть-чуть – и он подпортил бы отношения с близкими. А так – щёлк! – щёлк! – и ситуация разрешилась сама собой. И неизбежность выбора, дамокловым мечом висевшая над ним все эти месяцы, вдруг оказалась вовсе не неизбежностью, а – полнейшей иллюзией и напрасной тратой нервов. Поскольку выбор этот, оказывается, был сделан давно, был сделан совершенно не знакомыми ему людьми и целиком зависел от обстоятельств, Крылову неподвластных. А коли так – то какие, собственно, могут быть к нему претензии? Абсолютно никаких. И если инспекторша сказала, что он поедет жить на Нагатинскую набережную, значит – он поедет жить на Нагатинскую набережную. И – точка.

Выйдя из исполкома, мать предложила всем вместе двинуться на Кантемировку, а уже на обратном пути заглянуть в Нагатино. Но Крылов, сославшись на срочные институтские дела, сказал, что свою квартиру он, скорей всего, осмотрит завтра… Потом он проводил близких до автостоянки и дождался, пока их белая "Нива" окончательно не растворилась в плотном машинном потоке, движущемся по Садовому. Потом нашёл исправный уличный таксофон и, сгорая от нетерпения, позвонил Машке. И объявил ей сходу, что – гип-гип-уррррра!!! Что вопрос решился именно так, как они и планировали. И что в данную историческую минуту он стоит у входа в метро "Павелецкая", со смотровым ордером в кармане и, разумеется, жаждет немедленной встречи… Немедленной, Шишкин! Ты слышишь меня? Не-мед-лен-ной!

Машка примчалась через полчаса. Выскочила из такси и сразу расцеловала его в губы, одарив мимолётной кофейной сладостью. А затем, уже сидя в машине, попросила показать смотровой ордер – продолговатую бумажку с небрежно вписанным адресом, сильно смахивающую на обычную квитанцию из химчистки. Взяла, развернула бережно – и так и проехала с ним всю дорогу, сжимая в пальцах.

Дом, обозначенный в ордере, оказался крайним в череде бело-синих многоэтажек, уступами тянущихся вдоль левого берега Москвы-реки. В одном из строительных вагончиков, прилепившихся к подножию новенькой панельной башни, они отыскали прорабшу, в функцию которой как раз и входила демонстрация квартир будущим новосёлам. Прорабша оказалась женщиной на редкость добросердечной. Сходу назвала Крылова и Машку "деточками" ("…Сейчас, деточки, тётя Рая вам всё покажет и расскажет…") и, торжественно прозвенев перед ними внушительной связкой ключей, повела к ближайшему парадному. В парадном бригада маляров накатывала на стены последнюю краску – зеленовато-блёклую, цвета консервированного венгерского горошка. Прорабша спросила, на каких этажах они хотели бы выбрать квартиру. Машка ответила, что – не ниже третьего, разумеется, но и не выше седьмого. И чтобы окнами – обязательно на речку… Скажи, Алёшка? Мы ведь так хотим?…

Крылов с готовностью закивал: да-да, конечно. Именно так мы и хотим. Чтоб не ниже третьего, не выше седьмого и чтобы окнами – обязательно на речку.

И ещё минут сорок, пока Машка бойко расхаживала по этажам и обсуждала с прорабшей отделочные нюансы ("…А вон там плинтус отстал, видите? И батареи непрокрашены. А линолеум на кухне вообще сморщенный!…), он только и успевал, что кивал и поддакивал… Ну, а как же иначе-то, господи? Когда смотришь в её сторону – и сразу голова кружится, как у пьяного, и все мысли – только об одном. Чтобы эта милейшая тётя Рая поскорей свалила б куда-нибудь со своими разъясненьями и он смог бы, наконец, склониться к машкиному ушку – тонкому и прозрачному, как ракушка – и шепнуть в него, задыхаясь от нежности: "Это твоя комната, Шишкин, ты слышишь? Вся целиком, все восемнадцать и три десятых квадратных метра. Мы поставим сюда твой письменный стол с пишущей машинкой, твой шкаф с платьями, твоё зеркало и плюшевый диван. А я поселюсь на кухне, на раскладном кресле-кровати, и вечерами буду приходить к тебе в гости. И мы будем наслаждаться друг другом, больше ни от кого не прячась и ничего не страшась. А потом будем сидеть за столом, совершенно голые, и пить чай с ореховым тортом…"