Мама соглашалась «подогнать» им по фигуре полученную новенькую форму. Швейная ножная зингеровская машина монотонно постукивала и убаюкивала нас как днем, так и вечером. Под этот стук мы засыпали. Часто, подходя к нашему жилищу кто-то из молодых военных легко пролетал все лестницы и приветствовал: "Здравствуйте, мастерица! Привет, детишки! Сделайте, пожалуйста, удобными штанишки!" Пока человек, волнуясь, надевал аккуратно подшитые по фигуре брюки или гимнастерку, мы старательно вглядывались в его лицо. запоминали цвет глаз, губы, носа, прямые или вьющиеся волосы, обычные или забавные уши. И, как нам казалось, скромно перешептывались. Мы разглядывали плечи, руки, ноги, всю стройною фигуру и думали о том, что он обязательно придет еще с новым заказом, будет широко улыбаться обновленной одежке и Угостит нас чем-нибудь сладким. На время наступала небольшая тишина, потому что каждый из нас думал и желал пилоту скорого возвращения после опасного боя. «Возвращайтесь и приходите еще обязательно!" – почти кричали мы, а юноши крепко обнимали нас и уходили чаще всего навсегда. «Когда же эта проклятая война кончится" – причитала наша мама.

Пролетело 730 счастливых, теплых, ярких, на всю жизнь запоминающихся деньков и наступила для меня полоса – полоса почти невыносимого, печального настроения.

Папа, работая на восстановлении аэропортов, громко ругал украинские деревья из-за того, что они были непомерно унизаны и украшены мелкими и крупными сучками и плохо поддавались ручной обработке. Его еще вполне молодые, крепкие руки после сильных физических упражнений – ударами топором или молотком, сильными нажатиями фуганков и тому подобных столярных и плотницких инструментов, от колоссальных напряжений почти всегда к вечеру становились синими. Он тяжело и грустно вздыхал: "Надо убираться с Украины обратно на Урал. Там настоящие леса. Скорей бы победа, Мне начальник Черненко пообещал: "Как только меня повысят в должности и переведут в Днепропетровск, я тебя отпущу на любимый Урал." Он сдержал свое слово, и почти через год после войны с фашистской Германией он уволил папу с работы в Днепропетровском аэропорте.

Все началось с того, что неожиданно к нашему блиндажу подъехала грузовая машина, и родители стали складывать в нее наши вещи. Я спросила: "Почему?" Отец спокойно ответил: «Едем домой". "Куда?" – уточнила я. Мама сказала: "В Свердловск". Для меня это известие оказалось сногсшибательным. В прямом смысле. Во-первых, потому что за два года я ни разу не вспоминала о родном городе. Я, ни слова не говоря, соскочила со стула и ринулась бежать в военный городок, чтобы меня не догнали. Я устремилась в один барак, где стояло много кроватей и вползла под одну из них. Отец и шофер искали меня больше получаса. Наконец, он увидел меня, поднял с полу, прижал к груди, втолкнул на сиденье кабины трехтонки, и мы тронулись домой за три девять земель. По дороге я все время думала о том, почему же я не увидела процедуру сбора вещей. И, наконец-то я разгадала секрет. Наверняка, мама выпроваживала меня на улицу, там же кормила обедом, и уставшую от игр на свежем воздухе, днем, быстрехонько, как всегда, укладывала спать. Конечно, если бы я, наблюдая момент сборки вещей, непременно бы поинтересовалась о том, зачем она некоторые вещи складывает в мешки, а другие выносит в мусорные ящики. Самое главное, если бы я заметила, пропажу моей единственной любимой куклы Зойки, я даже не знаю, что бы со мной было. Я бы все перебрала и перерыла. Эта пропажа обнаружилась в ставшим ненавистным Свердловске. Я рыдала очень долго считала себя самым несчастным человеком, минимум года три, пока не осознала, что не могу одна уехать обратно на милую сердцу мою Украину, чтобы найти мою Зойку и остаться там навсегда.