В младшей группе детского сада девочки сажали меня, как куклу, в игрушечную коляску и катали по двору. «Кукла» сидела молча, боялась пикнуть. Из-за частых ангин и пневмоний я ходил в детский сад месяц через месяц. Потом подрос, потяжелел, в коляску не помещался – девочки потеряли ко мне интерес, а мальчики не проявляли. В средней группе на прогулках ходил один. Воспитательница интересовалась здоровьем, предлагала поиграть с другими детьми, но я отнекивался. Оставался самым послушным в группе – никогда воспитателям не перечил, давился, но весь обед доедал до последней крошки. Лишь бы не отругали. Меня ставили другим в пример, но стеснительность только нарастала.

Почему так сложилось? Причин для детских комплексов не просматривалось. По крайней мере на поверхности. Моя семья по советским меркам жила хорошо: полная, материально обеспеченная, с ленинградской пропиской, по коммуналкам не шарились, более того, свою отдельную комнату я имел начиная с трех лет. Родители любили, а дедушки-бабушки баловали. Физическое развитие – не хуже других. Откуда низкая самооценка, застенчивость, граничащая с социофобией?

Первая моя социализация произошла только в подготовительной группе детского сада. Зимой. Папа однажды купил две клюшки и маленький резиновый мячик. Я предложил ребятам в детском саду поиграть в хоккей (представляю, как я трясся от страха, делая такое предложение). Мальчики согласились: соорудили из снега ворота, поставили меня вратарем (на самую непрестижную роль), стали бросать по очереди. Игра всем понравилась. На следующий день большинству родители купили по клюшке – начались двухсторонние игры. Неожиданно оказалось, что у меня хорошая реакция – защищать ворота получалось лучше всех. Мой авторитет в группе подрос, а с ней и самооценка. И болеть я перестал.

Мне исполняется семь лет, родители решают, что поступать сыночку нужно не в обычную школу, а с углубленным изучением английского языка. Идем на медосмотр. Моя еврейская мама сопровождает – вдруг маленького «масечку» обидят?

Врач спрашивает: «Мальчик, как тебя зовут?» Только я собираюсь ответить, мама уже успевает впереди меня. Врач спрашивает: «Сколько тебе лет?» Пока я открываю рот – мама уже отвечает. Врач спрашивает: «Максим, а ты умеешь говорить?» Мама молчит. Я же жду, что она ответит, и рот не открываю. Пауза. Врач: «Быстро сделай приседание. Оп! Колени хрустнули?» Я: «Нет! Не хрустнули!» Врач дает справку «здоров» со словами: «Активнее надо быть, мальчик! Вот как шустро приседаешь – так и отвечай. Хорошо?» Тот медосмотр стал моим первым психологическим тренингом.

В школе я несколько активизировал жизненную позицию. Правда, пришлось откатиться по лестнице одобрения со стороны взрослых: если в детском саду я числился паинькой, то в классе уже «как все». И по поведению, и по успеваемости. Между тройкой и четверкой. Родители мне не помогали делать уроки, а сам я трудолюбием не отличался. Но и полным разгильдяем не был – что-то учил, что-то списывал. Никогда не тянул руку, даже если знал урок. С девчонками не общался. Презирал. Бантики там всякие, разговоры дурацкие.

Жизнь троечника слегка тяготила, но готовила к жизни. Помню, что постоянно искал срочный выход из затруднительного положения: если не знал урок – то списывал у отличников домашнее задание на перемене, если не мог решить задачу – спрашивал решение у сидящего сзади, если вызывали к доске – на ходу узнавал у одноклассников тезисы правильного ответа и импровизировал на месте. Как я теперь понимаю, так в школе у меня выработался опыт быстрого поиска решений. Оказалось, что это ценнейшее умение. Кто же тогда, в советские годы, знал, что во взрослой жизни нас будут «кормить» не знания и прилежание, а навыки? Более того, набор умений, пусть не крепких, но разнообразных, окажется полезнее в капиталистическом мире, чем глубокое знание одного предмета. А навык адаптации к быстроменяющемуся миру станет главным. Так что мои школьные тройки оказались заделом на будущее. Шутка!