Жаль, я по ночам не смотрю телевизор. Иначе была бы надежда на то, что я когда-либо видел эту Зою... то есть, возможно, Веру. Так и запутаться недолго.

Вернувшись домой, я набрал номер телефона больницы, в которой, по словам Генриха Розанова, лежал Барщевский. Надо же в конце концов выяснить, почему он ни разу не встретился со своей (а теперь моей) подзащитной.

Дежурная в регистратуре пошелестела листами журнала и ответила:

— Барщевский Валерий. Выписался.

— Как? — удивился я.

— Как, как, — разозлилась медсестра, — выписался, и все. Вчера еще.

Я позвонил ему домой. Опять автоответчик.

Интересно. Ну ладно, завтра поеду к нему сам.

Не могу сказать, что я так сразу поверил путаному и противоречивому рассказу Зои-Веры. Звонки, избиение у подъезда, похищение, больница, пластическая операция, заточение в тюрьму — все это было скорее из дешевого детектива, которых сотни на лотках у каждой станции метро, чем из настоящей жизни. Но с другой стороны, она так убедительно рассказывала каждую деталь... Хотя у человека в тюрьме времени много, чтобы напридумывать всяких небылиц.

В любом случае именно мне предстоит докопаться до истины.

Что ж, будем докапываться. Неужели в конце двадцатого века в столице можно вот так взять и выдать человека за другого и засадить в тюрьму? Нереально. И кроме того, со времени моей следовательской практики в голове всплывали смутные воспоминания, что у каждого действия или преступления должен быть мотив. Или причина. Пытаясь найти этот мотив в рассказе Зои-Веры, я пока что терплю полное фиаско. Посудите сами. Если бы она кому-то мешала жить или совершила преступление, зачем надо ее сажать под другим именем? Если же она не совершила ничего, то тем более это лишается смысла.

Тьфу! Бред какой-то! Государственные органы в нашей стране еще функционируют, телевидение никто не закрывал. Ну не может быть, чтобы я не смог идентифицировать живого человека!

С этими мыслями я закончил этот день и решительно отправился в постель. Спустя три минуты я крепко спал.

Однако долго спать мне не пришлось. Где-то около часа ночи раздался телефонный звонок.

— Алло, — я поднял трубку с намерением послать подальше того, кто звонит и мешает моему законному отдыху.

Но делать это я не стал. Потому что из трубки раздался голос, пожалуй, единственного человека, которому я позволял звонить в любое время дня и ночи. Это была моя сестра Валя. Или, как ее называли в нашей семье, Вава.

Вава вела беспокойную жизнь. Несмотря на более чем банальное место работы (рядовой проектный НИИ), анекдотичную зарплату, довольно типичную для Москвы внешность (золотые кудри, курносый нос, голубые глаза) и наличие трех детей, Вава, как вода, постоянно пребывала в одной из трех фаз: влюбленности, безоблачного счастья с любимым человеком или разрыва с оным, со всеми вытекающими последствиями. Романы шли один за другим. Объектами привязанностей моей сестры были самые разные люди, самых экзотических профессий — полярник, летчик-истребитель, китаевед, капитан подводной лодки, директор кладбища. Насколько я помню, Вава ни разу не повторилась.

Складывалось впечатление, что ее жизнь представляла собой череду женских романов в ярких мягких обложках, которые она очень любила и которых у нее уже скопилось не меньше сотни. Романы в жизни Вавы развивались в точном соответствии с теорией драматургии: завязка, развитие основного конфликта, кульминация и развязка. Вава окуналась в свои романы безоглядно, с головой, и всегда доводила их до логического завершения. «Открытых» финалов у нее не было. Она любила определенность. Вава чувствовала себя главной героиней и вела себя соответствующим образом.