Фельдъегерь с жандармом почти всё время молчали, только на станциях коротко спрашивали у смотрителя лошадей или ужин. Всё подавалось без промедления, повинуясь волшебному действию мундиров.

Когда к исходу второго дня сани подъехали к шлагбауму перед столицей, Митя осмелился спросить:

– Куда вы меня?.. – охрипший от мороза и долгого молчания голос сорвался.

– В Петропавловскую крепость, – буркнул Блинков. – Как всех. Но сперва на допрос.

Митя покорно склонил голову. Он совершенно не представлял, о чём его могут допрашивать и что ему говорить, только отчётливо понимал, что судьба его уже решена. Иначе бы эти офицеры не стали проделывать столь долгий путь.

Проехав немного по улицам и мостам, сани остановились прямо на Дворцовой площади. Блинков махнул дежурному офицеру, маячившему в стеклянных дверях длинного здания, и тот вышел им навстречу:

– Следуйте за мной.

Фельдъегерь вынул из саней пачку бумаг и слегка подтолкнул растерявшегося Митю к дверям. В передней стояли два молодых солдата, с ними и оставили Гончарова.

Длинная стрелка пробежала всего половину круга по резным настенным часам, когда вернулся дежурный офицер.

– Пройдёмте, – сказал он и повёл юношу через площадь к Зимнему дворцу.

Совсем по-другому представлял Митя первый визит во дворец. Он думал попасть туда на аудиенцию для пожалования в камер-юнкеры, например. Или с важным донесением по службе. Но не так – с жандармами, ночью, замёрзшим и изрядно голодным. Хорошо хоть не в кандалах.

В большой полутёмной комнате, куда его привели, за столом сидел довольно молодой кудрявый генерал-адъютант. Три свечи в подсвечнике освещали лишь его равнодушное лицо. Он обмакнул перо в чернильницу и, подняв взгляд на Дмитрия, уточнил:

– Гончаров Дмитрий Николаевич, были ли вы на площади у Сената 14 декабря 1825 года?

Митя сглотнул, слова не шли из горла.

– Был, – выдавил он.

– Состоите ли вы в каком-либо обществе?

– Да.

– Кто вас туда принял? – поморщившись, спросил генерал.

– Одоевский, – ответил Митя и уже по выражению лица собеседника понял, что это был неправильный ответ, тот, что увлечёт его в бездну.

– Вы же москвич, кого ещё вы знаете в Петербурге? – голос генерала стал вкрадчивым. – Расскажите.

– Никого не знаю, – теряя почву под ногами, сказал Митя и вдруг вспомнил: – Кюхельбекера!

– А где вы познакомились с Кюхельбекером?

– Ну вот у Одоевского же и познакомились, – растерянно ответил Митя и безропотно подписал поданную ему бумагу.

Некоторое время он ожидал решения в коридоре в обществе всё того же дежурного офицера, а потом знакомый уже жандарм отвёз его через мост в крепость.

В доме Гончаровых царили тоска и смятение. Мать вставала рано, тщательно одевалась и уезжала куда-то на весь день. Возвращалась поздно и не в духе, гоняла прислугу и дочерей, потом запиралась у себя до утра, не желая ни с кем разговаривать, и, судя по бормотанию, доносившемуся из-за двери, истово молилась. Отец вообще перестал выходить из флигеля, только его слуга иногда, озираясь, пробирался через двор за ворота. Прислуга и гувернантки притихли, даже уроки спрашивали с сестёр не строго, но игры не поощряли. Катерина носила чёрное платье и нарочито отворачивалась, когда к ней обращались. Впрочем, обе столицы надели траур по императору Александру, поэтому старшая сестра в этом не отличалась от остальных горожанок. Саша с Ташей ещё могли не носить чёрное и не носили, но и у них настроение было подавленное. Ивану и Серёже новость про Митю сообщили тоже, но приехать они не могли и слали одно за другим встревоженные письма с расспросами. Но девочки сами ничего не знали. Мать же письма прочитывала и бросала их на столе раскрытыми, не отвечая.