Я сегодня съела мушку, говорила мне подружка; все ты врешь гнилая жаба, я-то знаю, ты брехушка! – тихо звучала детская песенка, мотивом схожая с частушкой, – а вчера ты говорила, что нашла мешок муки! Соврала опять, зараза, ты давай мне тут, не лги!

Лев нехотя опустил глаза на гладь озера и увидел маленькую девочку, стиравшую тряпочки в озере. Она была одета в платье, похожее на мешок картошки; босая, с кровавыми мозолями и натоптышами. Ручки и личико ее были испачканы, а грязные волосы заплетены в тоненькую косичку. Получше приглядевшись, Лев распознал полоскавшиеся вещи – его собственные.

–Эй, девочка! Что это за место? – спросил он непроизвольно резко.

–Ох, глупенький, ты что же, не знаешь, как называется озеро? – не оборачивалась писклявая девочка.

–Не знаю… Ты мне скажешь? – продолжал Лев. – Скажешь, в какой я стране сейчас? Или, может быть, мире?

–Аха-ха! Ну ты, конечно, дурачок! Не знаешь, как называется мир, в котором живешь! – девочка смеялась, держась руками за живот. – Моя собачка и то умнее тебя будет!

–Продолжай смеяться. Я от тебя ничего, по-видимому, не добьюсь.

После этих слов девочка то ли разрыдалась, то ли рассмеялась. С ней приключилась самая настоящая истерика. Она валялась на земле, держась за живот, и хохотала, и хохотала, как безумная мартышка.

–Дай мне вещи свои забрать, пожалуйста, – ни на что слишком не надеясь, произнес Лев.

Девочка резко прекратила смеяться. Она встала и уперла руки в бока.

–С чего это они твои?

–Потому что мои, – отвечал ей Лев, но видел, что это не особо убедило девочку, – предположим, что не мои. Чьи тогда?

–Мои.

–По размеру не подойдут. Я же их в руках держал, когда…

–Когда что? – залюбопытствовала девочка.

–…когда в озеро упал. Ну, все, хватит болтовни. Отдавай мне мои вещи!

–А ты попробуй, отбери! – крикнула девочка и показала язык.

–Сама напросилась.

Лев подошел к ней, ухватил под мышки, приподнял и поставил на ноги позади себя.

–Эй! Так нечестно! – крикнула девочка со слезами на глазах.

–Конечно, нечестно, – Лев, озабоченный вылавливанием мокрых вещей, не обращал внимания на хныкавшую девчонку, – вещи чужие присваивать – вот, что нечестно.

–Слышь ты, ублюдок! Я сказала, что это, мать твою, нечестно! – голос произнесшего это человека совпадал по интонации и хрипоте с услышанным на берегу.

Лев медленно повернул голову, ожидая встретиться с агрессивной, страшной, запрограммированной защищать ребенка, матерью или бабушкой притихшей девочки. Но какого же было его удивление, когда выяснилось, что эти слова прорычала та самая ночная врушка, лившая слезы ручьем и певшая не совсем детскую песенку.

–Что ты пялишься на меня? Я тебе сейчас позвоночник через попу выдерну, а потом через рот на место вставлю! – голос девочки с каждым словом менял тональность на более низкую.

Ее глаза заливались краской, корявенькие пальцы сжимались в кулаки, да так, что ногти оставляли кровавые отметины на ладонях; вена пульсировала на лбу, вылез злобный оскал из прогнивших зубов. Лев в ужасе смотрел на это существо, вселившееся в тело девочки, а оно смотрело на Льва.

Наигравшись в гляделки, монстр разбежался, прыгнул на свою жертву. Существо кусало, царапало, рвало волосы Льва. Тощие руки и ноги чудища вцепились в тело Льва с такой силой, что их было не оторвать. Но, в какой-то момент, резко вытянув левую руку вперед, жертва таки сумела уличить мгновение и вцепиться в волосы мутировавшей девочки, оттянуть ее от себя. Держа существо за шкирку на вытянутой руке, Лев заметил на ее лбу сросшийся шрам в виде небольшого круга, вписанного в квадрат. Вообще, картина нарисовалась страшная: ребенок, посреди поля, ночью, поет песенку и стирает одежду. А тут еще оказывается, что она то ли больная, то ли проклятая.