Мельник сел возле окна, и впервые за несколько дней почувствовал, что согревается: солнечный луч, прошедший сквозь стекло, мягко дотронулся до его щеки. Официантку он увидел не сразу. Она сидела за стойкой и читала книгу в мягкой темно-синей обложке. Заметив Мельника, официантка встала, но, дочитывая до точки, не сразу оторвала взгляд от страницы. Книгу она положила на стойку корешком вверх, и та прижалась раскрытыми страницами к прохладному дереву, как тонувший человек прижимается раскинутыми руками к твердой земле, на которую повезло выбраться.

Официантка подошла к столику, за которым сидел Мельник и, вынув из кармана несвежего фартука растрепанный блокнот и затупившийся карандаш, приготовилась записывать. На вид ей было около тридцати лет, лицо ее было одутловатым, непривлекательным, с легкой складкой второго подбородка и жирной, местами воспаленной кожей. Фигура у официантки была приземистой и крепкой, а легкий жирок на талии и бедрах почти полностью сглаживал естественные женские изгибы. Зато глаза у нее были удивительные: небольшие, но при этом поразительно живые и пронзительно синие. К ее фартуку был приколот бейдж с именем – Александра.

–– Будьте добры, мне яичницу, блины и чай, – сказал Мельник. – Погорячее, если можно.

Она молча кивнула, сделала пометки в блокноте и ушла.

Александра.

Пока Мельник дожидался еды, он думал о Саше. О том, что сколько ни предлагал ей устроиться в университет, она каждый раз отказывалась, предпочитая оставаться учителем русского и литературы в одной из самых паршивых городских школ.

Литературу она преподавала плохо. Рассказывала неинтересно и почти не слушала ответы учеников. Родители были ею недовольны, но непопулярная школа не могла позволить себе другого учителя. Рассеянно рассказывая о Печорине, Саша внимательно слушала класс, ловила взгляды, присматривалась к жестам, слушала интонацию и тембр голоса. У нее на уроках всегда много шептались, и она никогда не делала замечаний. Саша выискивала зарождающееся несчастье, точно крепкую шляпку белого гриба, едва показавшегося из-под палой листвы, потом начинала рисовать. В ее комнате, возле окна, стояла грубо сколоченная рама для батика, но это была только иллюстрация, овеществление того важного, что происходило у Саши в воображении. Саша перерисовывала детские судьбы, избавляла своих учеников от грядущих болезней, отводила от них жестокие руки, лишала мыслей о самоубийстве, мирила с родителями. Ей было больно и трудно помогать им, но еще больнее и сложнее было видеть их несчастными и ничего не делать.

Мельник съел сытный завтрак – яичница оказалась приготовленной из четырех яиц, и стопка блинов была такой высокой, что он едва справился с порцией – и попросил счет. Пока он доставал из кошелька деньги, Александра отошла от столика и куда-то исчезла.

Расплатившись, Мельник встал и пошел к выходу. По пути он обратил внимание на книгу, лежащую на стойке. На сине-черной обложке были нарисованы кошка и дом. «У каждого в шкафу…» – название врезалось Мельнику в память.

Мельник вышел из кафе и неожиданно попал не в проулок, а прямо ко входу в метро. Он обернулся и увидел за своей спиной заполненную людьми площадь. «При чем тут шкаф?» – спросил он себя и спустился в подземку. Через два часа ему нужно было быть на съемке.

3.

–– Итак, в одном сезоне – десять программ. Каждая из них держится на тщательно продуманном сценарии. Первая серия – отборочные туры. Важно создать у зрителя ощущение, что мы отобрали самых верных кандидатов и ошиблись только в двух-трех случаях. Возможностей для создания подобной иллюзии телевидение дает предостаточно. Лучшую пятерку следует выбрать еще до начала съемок, чтобы постепенно сделать героев родными для зрителя.