А совсем недавно случилось совсем непредвиденное. Барона, покровителя Драгана Янки, постигла страшная болезнь, и все ждали, что вот-вот Аластор Вук-старший испустит дух. Модест понял: если это случится, ему вряд ли светит что-то хорошее. Он, через свои каналы, был прекрасно осведомлен о тех, кто мог занять трон баронства. Сыновья Аластора умом и сообразительностью не отличались. Кроме, разве что третьего сына, но зная о ненависти к нему со стороны братьев, Фотийон сомневался в возможности реального выживания Мейнхарда Вука. Ну, а как только к власти придет Джон, новоиспеченная вдова Кассандра Шульц, имеющая на первого наследника серьезное влияние, быстро узнает, к примеру от того же генерала Оукмана, о странном лице, которому покойный барон Вук покровительствовал. Учитывая последний момент, охранники Фотийона в один миг станут его могильщиками.

Модест стал панически бояться солдат Особой гвардии. Он сохранял внешнее спокойствие, когда к нему приходили мессир Варга или мессир Оукман. Но в душе… Каждый раз, когда эти люди появлялись у него (а в связи с ухудшающимся состоянием правителя земель Вуков, генерал Особой гвардии запретил Драгану встречаться с кем-либо и покидать резиденцию, в которой тот жил), Фотийон считал, что свершилось самое ужасное, и жить ему оставалось считанные часы. «Демоны побрали бы этого Вука и утащили проклятого в самое пекло! – ругался про себя шпион. – Столько лет, а он так и не дал мне какой-нибудь пост официально. Держал при себе как личную игрушку. А что теперь? А теперь я имею кучу связей, но не могу ими воспользоваться! И все по глупости и недальновидности моего очередного хозяина. Что ж тебе так не везет с ними, а, Фотийон? Похоже отпрыгался ты. Помрет барон и меня с собой прихватит, паскуда!»

Но ни старший капитан, ни генерал во время визитов к мессиру Янке не сообщали печальной и роковой для него новости. От этого Модест бесился еще сильнее. Наконец все пришло к тому, что он все-таки примирился с судьбой и просто начал активно заниматься тем, что умел лучше всего. Он сопоставлял факты, вспоминал, что ему когда-либо говорили о ситуации в высших кругах власти баронства, читал старые записи, и сделал тот же вывод, что и Корнелий Бром. Фотийон не был лекарем, но он не верил в случайные и неизвестные болезни, появляющиеся неизвестно откуда, и попросту использовал логику и свой опыт. Он был практически полностью убежден, что Изабеллу, вторую жену Аластора, отравили. А теперь отравили и самого Вука. Модест не сомневался также и в том, кто это сделал. «Эх, – решил Драган Янко, – та же ошибка, которую допустил Людовик Руатдид! И почему эти бараны мнят себя самыми умными? Теперь и этот без пяти минут покойник. А все потому, что так и не вывел меня из тени. Дай он мне все то, что требуется для грамотной, четко выстроенной и отлаженной работы, заговор был бы давно раскрыт. Даже сейчас виновники бы во всем признались, разреши мне барон использовать пытки. Я абсолютно уверен в моих подозрениях. Зря я пошел к этому олуху в услужение. Зря, зря, зря!»

Модест Фотийон все же оторвался от писанины, которой он занимался в силу привычки к постоянной, непрекращающейся деятельности. Он потер глаза, погладил короткую, но густую бороду, покрутил ус.

– Уже утро, – сказал вслух мессир Янко, – уже утро. Вот будет еще один день. Что он принесет? Очередную нервотрепку или смерть? Кто знает?

Вдруг за дверью послышались шаги. Модест разом почувствовал, как капли пота выступили на висках. У него всегда первым делом потели виски. Особенность организма, что ли? Он достал из выдвижного ящика стола двухзарядную пистоль, положил на стол и накрыл свитками. Шаги приближались. Обнажив меч, он молниеносно и аккуратно спрятал его за тумбой так, чтобы вошедший не смог заметить его, а сам Фотийон сумел бы незамедлительно воспользоваться клинком. Потом развернул стул в сторону двери, уселся поудобнее, взял в руку чашку с оставшимся, холодным чаем и, попивая противный уже напиток, внимательно следил за входом в комнату.