– Игор.. – словно его посетила спасительная мысль, повернулся к водителю немец – Игор, очень-очень бистро ехать Эрне хоспитал! Очень-очень, Игор!..

– Да. – кивнул Верезин, вспоминая с трудом залежалые в памяти правила первой помощи при укусе человека ядовитой змеей – какие-то жгуты, перевязки, прививки с противоядием – Давай-ка вдвоем его! Мы должны доволочить его до машины.

   Притивоядия, или какой-нибудь заменяющей его сыворотки в поселке с  подходящим к погодным условиям названием Солнечное не оказалось. Правив машиной по перебитым ямами, то идущими под уклон, то взбегавшими на горку  сельским улочкам, Верезин гадал и молил все неизвестные ему небесные силы только об одном – пусть бы только немец остался жив.. Все остальное не имело теперь для него, после увиденного на прибрежной полоске песка бледного, со смертельной маской лица, слишком явного, первоочередного значения.

   Лишь бы только он был жив, – думал Верезин – только бы не сдох.. А все остальное ерунда, все остальное несущественные мелочи, на которые можно закрыть глаза и плюнуть. Но только не это.. Только не это, нет!

   .

   Пробравшись в салон и двигаясь по сидению коленями, приподняв ноги свесившегося к земле задом немца, Верезин почувствовал некоторое головокружение и темноту в глазах.

   От усталости, – успокоил он себя – от усталости, должно быть. Или от того что нагнулся. Ах ты ж боров! До чего тяжелый.

 Посмотрел на белое, мелом будто присыпанное лицо  – ой ты, мама моя!..

   По пути к городу, не окликая никого по причине чрезмерного недомогания и от отсутствия сил, растревоженный однообразным, при быстром движении, гудением мотора, Эрне открыл мокрые голубые глаза, пожелтевшие белками от бессознательного его состояния все это время , увидел синее небо за стеклом, череду уносящихся вправо одинаковых зеленых тополей, а скосив глаза набок, причем в голове отдалось легким толчком точно крови и помутнением, увидел он затылки сидящих впереди товарищей. Остальную дорогу до города он проспал.

   Ночной сон Маши был великолепен. Он был и прекрасен и страшен одновременно, так, как только лишь может быть единственный раз за долгое время, за длинный временной отрезок, подготовленный неделей или более того пустых темных переживаний разума между границ неродившейся надежды и восходом пустой серой реальности. Оставшись жить в памяти на целый день, он отзывался необычайным, проникновенным видением, этот дивный сон.

   Многих такие видения заставили бы остановиться и усомниться в дальнейшем пути, они бы подействовали на человека приметчивого, то есть маловерного и робкого, суеверность которого порою предрекает на неуспех даже самые легкие для него задачи и простые дела, но отнюдь не такой была Маша Корягина, в свои восемнадцать лет представляя на суд хрупкое, пропорциональное, цветочно-гибкое телосложение, желавшая добиться и добивавшаяся, так или иначе, воспитания и закалки своего характера таким жестким порой для молодой девушки образом и с такой несокрушимой убежденностью, что даже родной отец ее Павел Алексеевич, человек сам сложный и легко признававший это, давался диву иной раз резкости и упертости в некоторых выходках, что с успехом выбрасывала дочь.

   Врнувшись от журнального киоска на Курском вокзале,  отец девочки еще раз, чтобы не увидела дочь, для которой, он знал, это будет лишней темной каплей в  бокал их сложных взаимоотношений, посмотрел на стрелки продолговатых золотых часов и убедился что пора была уже уехать, не смотря на то как подумает о нем Маша. А она наверняка не станет любить его после этого крепче, даром что и работа его, как бы кому это не представлялось пустым, становилась теперь все больше и опаснее с каждым днем, с добровольного его согласия, неким опутывающим в сети человека поглотителем, отнимавшим с безжалостностью хулигана все свободное время. А его было ничтожно мало..