У Люды сильнее забилось сердце.

– Да всё будет хорошо. Вылечишься ты, – пробормотала она. – Сколько на свете здоровых людей!

– Да я не об этом, – вдруг Лёня опять ушёл в себя. – Я о коте говорю. Надо, надо его замуровать. – И Леонид даже успокоился. – Посмотри, он совсем ослаб. И просто не хочет жить. Он сам хочет, чтобы его замуровали, чтоб не видеть этот мир.

Сели пить чай. Но Леонид не раскаивался. Кот действительно выглядел слабым. Пирожные, конфеты, пироги словно превратились в не то, что они есть на самом деле. Они даже не ели их, а проглатывали, словно они были воздушные. Да и комната Леонида уже походила не на комнату, а скорее на тюрьму, летавшую по космосу.

– Тьфу, – сплюнул Лёня. – Что будет с моим талантом? Ты понимаешь, я чувствую себя выделенным – выделенным из всего целого. Я вам не вселенная какая-нибудь, а личность, крик! И я хочу жить! А где жить, когда везде один кошмар и галлюцинации. Я и после смерти, если хочешь, буду рисовать свои картинки! У меня талант!

– Леонид! Но чем же ты будешь рисовать после? – вдруг тупо спросила Люда. – Там нет красок и нету рук. Ещё мыслить и сочинять легенды, я думаю, там можно.

– Хватит, хватит, хватит! – закричал Леонид. – Ничего не хочу слышать. Ничего! Ничего! Всё это враньё, сплошное враньё, ты понимаешь, враньё и то, что мы существуем, и про какие-то краски, вранье и про смерть, никакой смерти нет и никого «там» нет. Врут все и про всё! Ничего, ничего нет! И диагноз мой – бред.

– Да успокойся ты, не говори так быстро.

– Я, Люда, свой портрет нарисовал, – заплакал вдруг Леонид, – чтобы память осталась. Подарю его тебе, будешь глядеть на него по ночам, а?

– Буду.

– Тогда подарю. Только не бойся, что выходить оттуда буду. Я ведь бедовый, а тем более после смерти как не выйдешь.

Руки его дрожали. И у Люды у самой стали дрожать руки. Она подумала о том, что не стоит ей прогуливать институт и лучше ходить на эти занятия, чем умереть.

– А кота я всё равно замурую, – прошептал Леонид.

– Напрасно. Не делай этого.

– Почему напрасно? Я ещё, может, очень долго проживу, лет 20, но не больше. Приятно жить, когда рядом с тобой в стене сидит труп, пусть даже кота. Ведь кот тоже живое существо.

– Да, да, ты проживёшь лет двадцать, – пробормотала Люда, взглянув в его глаза, полные слёз.

– А что будет с котом после смерти, ты знаешь, читала? – спросил он.

– Читала немного.

– Читала! – злобно прервал Леонид. – А я вот знаю.

– Ни в какую общую родовую душу они не вливаются, Лёнь, – тихо ответила Люда. – А существуют индивидуально, но в общем мировом потоке кармы своего рода.

– Ишь, загнула, учёная! – усмехнулся Лёня. – Да они стучат по ночам, если ты хочешь знать! Мёртвыми лапками по стене дома – потому что жить хотят. Вот что! А самые главные среди них мяукают, когда кто-нибудь хороший среди людей умирает. Если в агонии, перед самой смертью, за 2–3 минуты до конца услышишь мяуканье – это значит, тебя покойные коты зовут. К себе. И тогда надо идти, идти к ним… навсегда… В них тоже есть Бог… навсегда… навсегда.

И Леонид разрыдался.

Людочке до ужаса стало жалко его, так что самой захотелось умереть. Она обняла его, зацеловала. И стала яростно говорить о вере, о том, что спасение – только в ней, это проверено тысячелетиями, так было и так будет. «Ты веришь, – бормотала она, целуя и лаская брата, – ведь без веры нельзя умирать?!»

Но Лёня посмотрел на неё изумлённо-холодными глазами и даже несколько отчуждённо.

– Неужели ты думаешь, что я не верующий? – спокойно и высокомерно спросил он, и слёзы исчезли в его глазах. – Я верю, но не в этом дело.