Желтолицый Линь обессиленно просел в теле, всхлипнул жалобно, разом становясь обыкновенным обиженным пареньком, папиным сынком, его сальная косичка на его голове скрючилась в жалкий щенячий хвостик. Под глазом у Линя начал быстро наливаться темным фиолетовым цветом синяк.

Во дворе раздался еще один выстрел, затем топот ног и следом – новый винтовочный хлопок. Топот угас – бежавший замер на месте, будто его по колени вкопали в землю. Семенов продолжал спокойно поигрывать револьвером. Желтолицый Линь сделался еще меньше – сжался до размеров карлика, его нижняя челюсть, украшенная жидкой бороденкой, затряслась.

– Меня расстреляют? – жалобно спросил он у Семенова.

– Кому ты, такой дурак, нужен? – пробасил тот в ответ, усмехнулся – понимал, что происходит на душе у Линя, подумав немного, добавил: – Хотя, будь моя воля, я расстрелял бы. И голову твою, насаженную на кол, отправил бы отцу – пусть любуется, какого отпрыска произвел на свет. И весть о тебе, дураке, разнесется по всему Китаю, так что другой разбойник, такой же нахрапистый, как и ты, тысячу раз подумает, соваться в Россию или нет.

Семенов поднял револьвер, прицелился Линю точно в лоб и взвел курок. Желтолицый Линь замер, в глазах его заметался страх, он прошептал жалобно, давясь воздухом, собственным языком, еще чем-то:

– Не на-адо!

– Надо! – жестко проговорил Семенов и, придерживая рифленую пяточку курка большим пальцем, медленно спустил его. Выстрела не последовало. – Эх, была бы моя воля, – мечтательно произнес он, покрутил головой. – М-м-м…

– Не надо!

Через несколько минут в комнате появился Белов. Ловко вскинул руку к папахе:

– Все в порядке, ваше благородие! Двое оказали сопротивление, поэтому пришлось их… – Белов выразительно посмотрел вверх, на широкую, коричневую от времени матицу потолка, потыкал в нее пальцем, – …в общем, отбыли господа разбойники в дальнюю дорогу…

– У нас потери есть?

– Нет.

Семенов попросил у Ефима Бычкова трое саней, связал хунгузов попарно, чтобы не смогли убежать, и погрузил их на сани.

Так, караваном, казаки и отбыли в Гродеково.

Первый Нерчинский полк был разбросан по всей Приморской области, в Гродеково располагались только две казачьих сотни, штаб полка да учебная команда.

Привезя хунгузов на станцию и сдав их под стражу, Семенов неожиданно для себя подумал, что жизнь его все-таки сера, тяжела, ничего радостного в ней нет. По сравнению с Сучанами станция Гродеково была едва ли не городом, носила отпечаток некой романтичности и лоска, если хотите, и Семенов позавидовал тем, кто квартировал в Гродеково. Хотя и Гродеково, и Сучаны, и Никольск-Уссурийский, и Троицко-Савск были обыкновенными провинциальными дырами.

Но ведь и среди дыр бывают различия. Есть дыры получше, есть дыры похуже.

Весной 1914 года сотник Григорий Семенов получил новое назначение – стал начальником полковой учебной команды. Конечно же должность эта – не бог весть что, одна из самых неприметных в казачьем полку, но сотник обрадовался ей несказанно: она была самостоятельной, не надо было каждый день докладываться есаулу, куда ты пошел, зачем пошел, что собираешься делать – начальник учебной команды подчинялся только командиру полка.

Новая должность пришлась сотнику по душе. Но пробыл он в ней недолго – надвинулся печальный август 1914 года[3].

Государь объявил всеобщую мобилизацию.

Вскоре многие полки, находящиеся в Восточной Сибири, покинули свои казармы, погрузились в эшелоны и отбыли на запад, а Первый Нерчинский словно бы завис, оставшись в Приморской области.

Семенов занервничал – ему не терпелось попасть на фронт: казалось, что война вот-вот закончится, она будет стремительной и на долю молодого сотника ничего не достанется… И верно ведь, близкие родственники