4. Глава 3

Глава 3

– Эй, – донеслось от забора, – ты как?

Встал одним плавным текучим движением, не человеческим. Даже эльфар редко когда так двигаются... двигались. Все равно тут темно, и никто не видит, не считая побирушки, а если и видит, мало ли что в осенних сумерках померещится может. Таких, как он, больше нет, и эльфар больше нет, есть эльфы, существа с примесью старшей крови светлых или сумеречных, неважно, и есть люди, кичащиеся своим происхождением. Забавно, как все обернулось.

– Откуда знаешь меня? – спросил Эйт, крадучись подпираясь к забору. Три шага и вот странные глаза рядом. Как и хотел. Серые, как текучее серебро. Что-то знакомое…

– Не знаю.

– Ты сказала: «Эйт».

– Я сказала «эй». Так сильно землю боднул?

Бродяжка только выглядела бродяжкой и ребенком. Ей пятнадцать? Семнадцать? Вряд ли больше. Еще год и можно… Мысленно отвесил себе оплеуху и обругал страшными словами, а все ее глаза странные. В вечном Райвеллине, прекрасном городе, искрящемся от сияющих в водяной пыли радуг, звонком, как капель, с белыми башнями, воздушными мостами и изящными арками, с ручьями и водопадами, поющими средь камней и цветов, с золотыми солнечными бликами, играющими в витражах, и с цепляющимися за тонкие шпили невесомыми облаками было заведено брать на ложе юных дев-тинтае́[1], невинных, никому до этого не принадлежавших. Брать, не спрашивая, только потому, что так делали сотни лет и престали считать, что когда-то было иначе. Но это делали те, что остались в легендах и сказках. Эльфам на юных красавиц теперь разве только смотреть. Или как те, древние, силой брать, потому что ни один уважающий себя человек за эльфа дочку не выдаст. И неуважающий не выдаст. Неуважающий, скорее, продаст. Но вряд ли дочка будет к тому времени невинной. Вот Фредек, хозяин корчмы, едва не единственной во всем Ллотине, куда эльфов пускают без брани что поесть, что на ночлег, будь у него дочка, тоже не отдал бы.

– Сколько тебе? – спросил Вейне и чуть поганый язык свой не прикусил. А все вино. Или глаза эти. Голова кругом. И душу сердцем, которого эльфы по определению лишены, наружу выворачивает. И… просто так тоже, кажется, сейчас вывернет. Позорище…

– Сребник есть? – сказала девчонка. – Или полушка?

Так он не смеялся давно. А молодец какая! Ну, молодец же! Так ему и надо, охальнику! И за эту внезапную радость и девшуюся куда-то без следа глухую тоску не жалко было ни сребника, ни полушки. И дракон бы сейчас отдал.

Вейне повис грудью на редкий забор, над штакетинами которого виднелись только треугольное лицо в глухо повязанном платке и тонкая шея. И плечи немножко. Эйт не думал, что она не поняла, к чему он спросил. Все поняла, ум, как острые уши, не спрячешь, где-нибудь да вылезет. Но едва Вейне ближе встал, она отступила, платок поправила и руку для подачки выпростала: ладошка узкая, пальцы длинные, почти прозрачные, запястье с выступающей, синеватой от промозглой сырости косточкой. Эйту вдруг привиделся на этой руке широкий витой браслет, серебряный, с жемчугом, лунным камнем и кианитом. Наваждение…

– Не ходила бы ты здесь одна, – проговорил он, едва не силой заставляя себя отвести взгляд от запястья.

– А то что? – Улыбка на лице не детская совсем, Вейне бы сказал – старушечья, но это нонсенс. Откуда у юной девчонки такая?

– Люди-нелюди всякие бывают, -- пояснил он.

– Вроде тебя?

– Вроде меня, – подтвердил Эйт. – Я плохая компания для юных дев.

– Так я не дева, – отозвалась попрошайка и требовательно рукой тряхнула.

Монета легла на подставленную ладонь, запястье спряталось в широком рукаве. Остались глаза и тощая шея.