– Я занимаю в Лондоне видный пост…
– Мне очень жаль, – перебил его Ратлидж, – но здесь ваше положение никакой роли не играет!
– Да, мне есть что скрывать, – сухо сказал Фицхью, сменив курс так быстро, что даже обескуражил Ратлиджа. – Мои сводные брат и сестра покончили с собой. Как вы понимаете, радоваться тут особенно нечему, но они сами сделали свой выбор. Причины, по которым они покончили с собой, сугубо личные. Сомнений в том, что они покончили с собой, ни у кого не возникало. Они приняли лауданум. Я не понимаю, зачем понадобилось предавать огласке их проблемы и перемывать им кости в прессе. Такая жестокость больно ранит меня, мою кузину и мою сводную сестру с мужем. Наши несчастья вытащили на потеху публике, которой наплевать на моих родных! Всем приятно пощекотать себе нервы. Боже мой, вы только посмотрите, как в газетах смакуют каждое новое нападение «Потрошителя из Сити»! Как будто тут чем-то можно гордиться…
С последней сентенцией Фицхью Ратлидж был совершенно согласен, но вслух он ничего не сказал.
Помолчав, Кормак Фицхью вздохнул и чуть хладнокровнее спросил:
– Никак нельзя отговорить вас от расследования?
– К сожалению, нет. – Ратлидж не упомянул о том, что повторное следствие может прийти к тем же выводам, к каким пришел и коронер на дознании. Или что пока он не нашел никаких улик, не услышал ничего нового, чтобы сделать больше, чем он уже делает: задает самые обычные вопросы. Ратлиджа куда больше интересовало другое: куда заведет собеседника его вспыльчивость.
Кормак на некоторое время замолчал. Он как будто вступил в спор с самим собой и нехотя принял решение.
– Что ж, тогда пойдемте; ни к чему стоять в холле, как незваным гостям.
Он повел Ратлиджа в гостиную, издали посмотрел на задернутые шторы и на пустое пространство над камином, где раньше висел большой портрет.
– Непривычно видеть дом таким. В моем детстве он никогда не пустовал. Ни дня не был темным, унылым и печальным. Но детство мое закончилось и, наверное, унесло все воспоминания с собой. Садитесь, старина.
Ратлидж сел напротив Фицхью. Интересно, что намерен поведать ему этот лощеный обитатель лондонского Сити?
Оказалось, совсем не то, что он ожидал.
– Учтите, то, что я сейчас расскажу вам, я никому еще не рассказывал. Если вы решите воспользоваться моими словами, я буду все отрицать. Объявлю, что вы все придумали в отчаянной попытке продвинуться по службе или укрепить свою репутацию… в общем, придумаю что-нибудь. Вы понимаете? В моих силах доставить вам немало неприятностей по работе.
Ратлидж встал:
– Сотрудники Скотленд-Ярда не привыкли к угрозам!
– Черт побери, да я вовсе не угрожаю вам! Я стараюсь оградить от неприятностей моих родных, на что, согласитесь, имею право! Сейчас я поведаю вам страшную, неудобную, неприятную, но правду. Поскольку убийца уже умер и нет смысла наказывать живых, верно?
– О чем вы? – спросил Ратлидж. Хэмиш у него в голове буркнул: «Берегись!»
Кормак Фицхью глубоко вздохнул. Он успел оценить противника, понял, что от Ратлиджа так просто не отделаешься, и решил поскорее покончить с делом.
– Оливия Марлоу… то есть О. А. Мэннинг… была замечательным поэтом и незаурядной женщиной. Жизнь для нее была вещью, игрушкой, которой она стремилась обладать. Она хотела, чтобы ее обожествляли, чтобы ею восхищались. Но, помимо всего прочего, она была хладнокровной убийцей.
Глава 4
Ратлидж посмотрел в лицо своему собеседнику; оно выражало убежденность и боль. Слова Кормака Фицхью глубоко ранили Ратлиджа. Хотя лично он не был знаком с Оливией Марлоу, но читал ее стихи. Как могла женщина, сочинившая «Крылья огня», быть способной на хладнокровное убийство?