Гудок разрывает тишину едва зарождающегося утра. Он не позволяет спать дольше, чем разрешает Империя. Гудок всегда громче и резче, чем мне бы хотелось, и каждый раз я ненавижу его ещё чуть больше.

Сажусь на кровати, пытаясь сосредоточиться. Воздух в комнате холодный, окна покрыты тонким слоем инея, несмотря на то, что отопление должно было работать. Мои ноги касаются холодного пола, и я вздрагиваю.

Ощущение тяжёлого, неприятного сна всё ещё висит в голове, но времени нет. Гетто просыпается рано – иначе рискуешь быть поздно на смене.

На столе лежит кусок лепёшки, которую я оставила со вчерашнего вечера. Она чёрствая, но другого выбора нет. Сгрызаю её, запивая несколькими глотками холодной воды из жестяной кружки.

Мои движения механические, как у машины. Натянуть куртку, приколоть серую нашивку пустышки на рукав, зашнуровать грубые ботинки. Всё это давно стало частью ритуала, который я выполняю, не задумываясь.

Когда выхожу из комнаты, на лестнице уже слышен топот десятков ног. Кайра открывает дверь своей комнаты почти одновременно со мной. Она выглядит более собранной: волосы завязаны в тугой пучок, на куртке нашивка виталиса.

– Доброе утро, – говорит она.

Я киваю в ответ. Мы обе знаем, что утро не доброе.

– Сегодня у меня первая смена, – продолжает Кайра. – Интересно, как это – работать с солдатами, которые тебя ненавидят.

Слова звучат почти насмешливо, но я вижу в её глазах беспокойство.

– Будь осторожна, – тихо говорю я.

Она кивает и слегка улыбается.

Мы спускаемся вместе, выходя на серые улицы. Гетто оживает: из дверей выходят мужчины и женщины с нашивками на одежде, лица их угрюмы и измождены. Мы все двигаемся в одном направлении, словно стадо, которое знают по именам только надсмотрщики.

На углу у стены кто-то кричит. Поворачиваю голову и вижу молодого парня, которого один из Инквизитов тянет за шиворот. Парень слишком юн, чтобы выглядеть угрожающим, но этого недостаточно, чтобы спасти его.

– Забыл приколоть свою нашивку, – зло шипит Инквизит, поднимая его так, будто тот ничего не весит.

Я отворачиваюсь, сжимая кулаки. Ты не можешь остановиться. Ты не можешь помочь.

– Пошли, – говорит Кайра, хватая меня за локоть.

Киваю, и мы продолжаем идти, стараясь не привлекать внимания.

Когда я подхожу к заводским воротам, всё кажется точной копией вчерашнего дня. Очередь, ленивый взгляд охранника, короткий кивок, позволяющий пройти.

Моя смена начинается с того же конвейера. Магические ядра, корпуса двигателей, запах гари и масла. Вчерашняя боль в руках возвращается с первой минуты.

Но сегодня я замечаю кое-что новое. Надсмотрщик на платформе смотрит на меня дольше, чем обычно. Его глаза узкие, пристальные. Делаю вид, что не замечаю, но внутри всё холодеет.

Почему он смотрит на меня?

Через пару часов, когда моя усталость достигает пика, слышится громкий стук металла. Это происходит где-то в другом конце цеха.

Надсмотрщики вскрикивают, и я замечаю, как они спешат туда. Один из них кричит:

– Кто это сделал?

Словно по сигналу, головы дартлогийцев опускаются ниже. Никто не двигается. Никто не отвечает.

– Говорите, или я остановлю весь конвейер! – кричит другой.

Я чувствую, как вокруг воздух становится напряжённым. Мы все знаем, что это значит: если никто не признается, они накажут всех.

– Вы все – животные! – орёт один из надсмотрщиков, шагнув в толпу. – И мы будем вас дрессировать!

Кайра была права. Они боятся нас. Боятся, потому что мы умеем молчать.

Поднимаю голову, смотрю на своих «коллег» и вижу, как кто-то дрожит от страха. Я закрываю глаза, сжимая губы. Гул машин стихает, словно весь цех затаил дыхание. Шаги надсмотрщиков эхом отдаются в металлическом пространстве, приближаясь к источнику шума.