– Лохудра!

– Козел!

– Девушка! – надломанный голос аспиранта заставил остановиться.

– А? – Дашка развернулась, роняя учебники.

– Я вам не помешал? – аспирант надулся мужественностью, но, поймав с десяток нагловатых взглядов, стушевался. – Как ваша фамилия?

– Гришаева, – омрачилась Дашка.

– Курс?

– Двести одиннадцать.

– Вам не интересно? – Дашка недоуменно пожала плечами: странный вопрос – кому тут интересно? Аспирант пролистнул журнал, подрядился, что делать с графой. Наконец, захлопнул талмуд. – И что мне с вами делать?

«Выручил» Сашка:

– Павел Андреевич, она совершеннолетняя… – Окна задрожали от смеха, Дашка поймала лукавый взгляд бывшего хахаля, сверкнула глазами. Саня заплакал в конспект. Аспирант опешил, не нашел ничего умнее, как схватиться за мел. Рука крошила буквы: иксы, игреки, квадратные корни; его уши побагровели – снизу-вверх, сверху-вниз, пена формул накрыла голову преподавателя.

– Таким образом…

– Каким, позвольте уточнить? – Сашка привстал над партой, зал застонал. Дашка глубоко задышала; Фома, показав отставному хахалю кулак, одернула:

– Ну, его, Дуся!

– Ну! – Дашка опала на скамью.

– Дворнягу лучше дорисовывай. – Фома пододвинула рассыпавшийся альбом, скользнула глазами по листам. Воскликнула шепотом. – Ой, могила!

– Сама могила – крест! – Даша спешно собрала листы, затолкала под картон. Фома наклонила голову.

– В парке, что ли? – догадалась она, заметив после паузы. – Великоват…

– Нормально.

– Эх, Дуся, скучно тебе без мужика! – захихикала Ленка.

– Обойдусь.

– Эдак через год крест над деревьями вырастет.

– Совсем со своим Фрейдом с ума сошла.

– Саня вон как бесится…

– Спермотоксикоз у него, кол садовый – пусть мочалок дрючит, – зло кинула Даша, Саня отвернулся. Аудитория потихоньку успокоилась: баюкает аспирант, поскрипывает мел под гундосое бормотание. Между партами бродит листок приготовлений; народ вписывает пожертвования на Бяшин балдеж. С небольшой заминкой он вернулся к Громыко. Парень уткнулся носом в расчеты, вскоре довольно оторвался.

– Нормально!

– Что, Громыко, опять облюешься? – съязвила Фома.

– Еще как, Ленусь. Только ваших фамилий не вижу. Съезжаете что ли? Гоните на фуфырь.

– С меня «Амаретта», – пообещала Фома. Громыко кивнул, вывел, высунув язык:

– «Амаретта» – Фома… Так! Что-то никто гандонов не несет…

– Тебя хватит, гандоновая фабрика! – Фома цыкнула сквозь зубы. Дашка ничего не слышала, два листа не желали прятаться вместе. Собакин лез из-под креста, давился духотой. Дашка пожалела его, перевернула… Набросок парковой площади остался в руках. Грифельные разводы долбили нарисованный асфальт, крест обрекал присутствием – могила на перекрестке. Могила… Ой! Лист попробовал упасть, Дашка подхватила уголок пальцами, уложила рисунок тыльной стороной. Домой: вот так – подальше от бурундуков и зайцев. Заполыхало левое ухо, она подняла глаза. Саня. Чертит ручкой по парте, зло щурится.

– Птенец! – прошипела Даша еле слышно.

– Целка, бл! – нарисовали Сашкины губы.

– Таким образом… – Звонок опрокинул сонное царство.

– Не бесись, Дуся! – огрызнулась Фома.

– Чего он? – Дашка покосилась на хачиков: вьются вокруг фонтана, раздевая глазами Фомичеву. Ленка красивая, а с пузатой бутылкой «Амаретты» – вдвойне.

– Дала бы Сашке… Ровненький.

– Пошел он, – Даша сорвалась на джигитах. – Чего надо!

Эхом отозвалось.

– Бл. – Фома хохотнула:

– Вот именно, злая, как собака – взорвешься без мужика.

– Лен! – взмолилась Дашка.

– Согласна, на курсе искать бессмысленно – дети. Хотя, у Громыко хата…

– Лен!

– Девчонки, поехали в баню? – предложили брутальные пацаны в спортивных костюмах. Ленка обняла бутылку, оценивая самцов.