– Заткнись уже! – оборвал ее муж и ушел за старейшинами, чтобы быстрее провести захоронение.

Хоронили по обычаю на болотах. Все старики и человек пять мужчин среднего возраста – друзья Радмира – завернули мертвеца в грубую ткань, перевязали бечевой и, уместившись на двух санях, поехали еще до зари на север к черным топям. Как сани тронулись, один из молодых затянул басом похоронную песню. Остальные нестройно подхватили.

Ян сидел у окна, теребил край рубахи и редко всхлипывал. Один он остался, так чувствовал себя. Мать не подходила, не утешала. Будто у нее сердце каменное было. Совсем не жалела ни смерти дяди, ни горя сына. Прибралась, свечку потушила и спать легла. А Ян так и сидел до утра, исступленно вглядываясь вдаль через заиндевелое окно, туда, куда уехали похоронные сани.

Тяжело стало Яну одному. Никто дело дяди продолжать не стал – «зимние чтения» оборвались на середине азбуки. Ян вечерами один приходил в холодный дом, уставленный книжными шкафами под потолок, долго разжигал печь, зябко кутаясь в кафтанчик, пряча по очереди свободную руку в карманах. Затем при свете огня печки и маленького огарка свечи на столе приступал к чтению. Дом, построенный из толстого бруса, часто пугал Яна неожиданным стоном или скрипом – ветер пробирался в щели похозяйничать в опустелом жилище. Чтобы не отвлекаться на призрачные отзвуки, Ян иногда начинал читать вслух, с выражением, расхаживая по читальне. Когда история в книге была забавной, на душе мальчика становилось тепло и весело. И он на миг совсем забывал о своем горе и одиночестве.

Яну шел десятый год. За зиму крылья подросли, вытянулись до середины бедра. Оставаясь один в библиотеке, Ян раскрывал крылья полностью и пытался разглядеть их в маленькое зеркало на длинной ножке, сделанное из отполированной стали. Зеркало было у дяди реликвией, оставшейся от прапрадеда, который был среднекрылым мастером по ковке – изготавливал мечи, ножи, вилы и другой инструмент. Сам плавил металл, соединял в разных пропорциях, а затем выплавлял и вытачивал филигранные вещицы. Так рассказывал дядя, а ему – его дед, которого он застал еще живым в глубокой старости. Зеркало не отражало целой картины, только маленькие кусочки, отдельные перышки. Но Ян и увиденному радовался и вдохновлялся. Его намерения крепли вместе с растом крыльев.

Весной, когда снег полностью сошел, и вода в озере посветлела, мать взяла Яна помогать со стиркой. Пока она полоскала белье на причале, он зашел в холодную еще воду по колени, закатав штанишки, и раскрыл крылья на полный размах. Зачарованный, он внимательно глядел на свое отражение, переливающееся бликами солнца на мелкой ряби воды. Легонько взмахнул, всего на локоть в размах, но с восторгом ощутил, как его босые ноги отрываются от ила, и все тело вытягивается вверх, к чистому лазурному небу.

– Ян! Иди сюда! Нечего озорничать! – крикнула мать с берега. Она заметила, чем он занят, и ей это не понравилось. Когда мальчик подошел к ней и наклонился к тазу с мокрым чистым бельем поднять его, женщина, уставившись на макушку сына ледяным взглядом, сквозь зубы процедила:

– И что тебе эти крылья сдались? Обрезали бы и жили как все, мирно, спокойно, без неудобств.

– Горбы тоже мешают на спине спать, – пробубнил Ян, – больше им нет практического применения. А с помощью крыльев летать можно, путешествовать… – по губам больно прилетело мокрым полотенцем.

– Крылатая тварь дядьку твоего убила. Ей под стать хочешь быть? – раздраженно съязвила мать, повысив голос, – Высоко летать и людей мирных шугать?!