, и на соседних кроватях зааплодировали, а бабушка тихонько засмеялась в простынях. По ночам старушка тревожилась, что у внучки слипаются глаза, но Луиза понимала, как изнуряет бессонница, и рыла, рыхлила ночь своим шепотом, чтобы бабушке не было одиноко, – точно так, как делала бабушка, когда Луиза была маленькой. И что же – им удавалось отвлечься и посмеяться, и тогда Луиза пообещала, что, когда бабушка поправится, они вместе отправятся в Севилью.

Когда бабушки не стало, Луизе будто подрубили корни. Можно было уезжать, не думая, что оставляешь кого-то за собой. Она решила продать бабушкин дом. Покупатель быстро нашелся, но, когда дошло до подписания договора, Луиза осознала, что она не в силах уехать. В одночасье она приняла решение: останется в Греции, а свою страсть к танцам, театру и музыке будет питать тем, что превратит дом в площадку для маленьких трупп.

– Пусть мы будем голодать, зато спектакль состоится!

Парень забылся и выкрикнул эти слова еще громче. Луиза улыбнулась. Он понял, что его все услышали, и с пафосом продекламировал:

– И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия[14].

Все рассмеялись, парень поклонился, завсегдатаи похлопали. Актеры принялись собирать вещи.

– Луиза, мы пойдем наверх. Нас ждут великие дела.

– Хорошей репетиции, ребята!

Зал вновь затих. Все вернулись к компьютерам и книгам. Сегодня Театр напоминал библиотеку больше обычного. Через две недели у этой труппы премьера. В дни спектаклей Луиза задерживалась в кафе до глубокой ночи. Наверное, стоит поскорее обустроить на втором этаже кабинет, чтобы оставаться там. Тогда можно отказаться от съемной однушки на улице Судеб. И платить лишнего не придется, и всегда будет где прикорнуть на пару часов. Обычно после представлений зрители не спешили расходиться. Если найти помощника, Луиза могла бы подавать желающим легкий ужин с вином. Место тут спокойное – разве что недавно парни в черном, какая-то банда, устроили переполох и напугали жителей. Луиза боялась, что за бедностью сюда потянется насилие, и все же она выросла в этом районе, знала его с пеленок, и жизнь здесь была мирная, всегда обходилось без подобных стычек. Вот только, когда те парни ругались с Ирини, упомянули и Театр. Узнав об этом, Луиза тут же помчалась к хозяйке ларька. У той настроение было, как всегда, боевое.

– Не надо их бояться, Луиза. Им лишь бы притеснять людей и наживаться на их несчастьях.

– Мне сказали, что они говорили про Театр.

– Ну, допустим, говорили.

– Но как Театр может кому-то мешать?

– Ой, хватит, не морочь мне голову. Ты думаешь ровно так, как они хотят, чтобы ты думала. Будь здесь твоя бабушка Виктория, она пришла бы в ярость.

Луиза рассмеялась. Она назубок знала, что последует за этими словами. Во время оккупации[15] бабушка прятала в подвале у родственников семью евреев. Ей это удалось, никто про них не прознал.

– Глупышка, да если бы эти люди понимали то, что для других просто и очевидно, они бы до такого не докатились. Думаешь, они когда-нибудь бывали в театре? Фантазия их пугает.

– Ладно тебе, Ирини, довольно мудрить.

– Дорогая, я правду тебе говорю. У кого есть фантазия – тот может вообразить себе лучший мир. Он закрывает глаза и видит то, чего жаждет. Именно это их пугает.

– Мечты людей?

– Мечты, мысли, всё. А им-то нужно другое: опущенные головы, глаза в землю.

– Ты права, Ирини.

– Для театра и для твоего фламенко нужно сумасбродство.

– Да какое еще сумасбродство…

– Прекрасное сумасбродство. Кстати, когда мы увидим тебя на сцене?

– Не думаю, что такое случится. Я не становлюсь моложе.