Пока Листопад умывался, чистил зубы, надевал чистую рубашку, чайник вскипел. Рябухин, ничего не спрашивая, отыскал чашки, хлеб, жестянку консервов, постелил газету на письменном столе, и они сели завтракать.

– Я к ним больше не вернусь, ты им меня не выдавай, – сказал Рябухин. – У меня уже зажило, они меня держат для наблюдений, как подопытного кролика. Профессорша эта, самая главная, полковник медицинской службы, сумасшедшая старуха, так она прямо сказала: «Я вас, говорит, выписать не могу, у вас замечательное созвездие осколков». Созвездие, слышишь? Астрономы.

(И болтает тоже для врачевания душевной раны.)

– Надо будет вернуть им эту робу, а от них получить мой костюм и шинель.

– Ты возьми пока у меня, что тебе надо, – сказал Листопад, – а халат отошли, а то еще, гляди, обвинят в краже казенного барахла. Ну, я тебе скажу, наскочил на меня Уздечкин на активе, – продолжал он. – Пух и перья!

– Слыхал, – ответил Рябухин.

– Ах, тебе уже доложили!

– Народ приходил проведать – рассказывал.

– Ты вот что! – сказал Листопад, вдруг почувствовав ревнивое раздражение. – Ты, если солидарен с Уздечкиным, дай ему добрый совет: не тем путем действует, этак у него ни черта не получится, хоть три года бейся. В ЦК надо писать!

– Он напишет в ЦК, – сказал Рябухин, задумчиво разглядывая Листопада. – Он сказал, что дойдет до Сталина.

– Чего ж нейдет?

– Он, видишь ли, очень дисциплинированный и очень аккуратный в делах человек…

– Бездарность!

– …Как человек дисциплинированный, аккуратный и… скромный, он, естественно, обратился прежде всего в первичную партийную организацию.

– И пошел дальше по инстанциям.

– И пошел по инстанциям.

– Скучно мне с вами, черти зеленые, – сказал Листопад. – Даже склоку добрую не умеете заварить.

Он сказал так нарочно, чтобы раздразнить Рябухина и вывести его из равновесия. Но тот безмятежно смотрел ему в лицо голубыми глазами и хлебал чай.

– Ты двурушник, – сказал Листопад. – Ты вот пришел ко мне сегодня и ходишь за мной, а ведь ты меня не любишь. Ты Уздечкина любишь.

Позвонили. Рябухин пошел отворять. Это была Домна, уборщица.

– Домнушка! – закричал Рябухин. – Счастлив тебя видеть! Как живешь, дорогая?.. Послушай, ты мне выручишь из госпиталя мои вещи, на тебя вся надежда…

– Директор-то дома? – спросила Домна тонким для жалостливости голосом. – На службу не идет, сердечный? Тут чем свет пакет принесли, велели отдать…

– Вот тебе пакет, – сказал Рябухин, выпроводив Домну и возвращаясь в кабинет.

Листопад вскрыл конверт – там были фотографии Клавдии, снятой в гробу; за гробом смутно виднелся сам Листопад… Когда это успели сделать?.. Листопад спрятал конверт в стол, не показав Рябухину.

– Ты и Домну любишь, – сказал он, пренебрегая возней, которую подняли вокруг его несчастья. – Ты любишь, которые простенькие, которые ни черта не умеют, кроме как пол мести и протоколы писать.

– Люблю, люблю простеньких, – сказал Рябухин, прибирая на столе. – А ты сукин сын, эгоцентрист проклятый, но я и тебя люблю – черт тебя знает почему.

Перебил телефон. Звонила секретарша Анна Ивановна. Она спрашивала, доставить почту ему на квартиру или он сам придет, и между прочим сказала, что главный конструктор прибыл на завод и бушует в цехах.

Маргарита Валерьяновна, жена главного конструктора, была первой дамой на заводе.

Десять лет назад Серго Орджоникидзе призвал жен командиров промышленности к участию в общественной жизни предприятий. Маргарита Валерьяновна попробовала, и ей понравилось.

Всю жизнь она была только женой своего мужа, домашней хозяйкой, и ничего толком в общественной жизни не понимала. А тут вдруг взяла и организовала на заводе образцовый детский сад и диетическую столовую.