– Таки нельзя, я вас умоляю! Вы шо себе думаете, это я для своего удовольствия беспокоюсь? Та не надо мне делать нервы! Ходите прочь от мешка! А если голод станет, вы шо станете кушать? То-то! Будете еще говорить мне спасибо.

Единственным исключением из этого табу был маленький Йося. Своего первого внука бабушка любила по-особенному, со слезами на глазах и с болью в сердце; она разрешала ему многое из того, что в молодости не позволяла своим детям. Бабушка авторитетно заявляла, что мальчик растет, и ему надо хорошо кушать. Но, по сути, ею руководил инстинкт, выработавшийся у нее за долгую и нелегкую жизнь. Они с дедом достаточно наголодались, наголодались, как она считала, наперед за все последующие поколения своих детей, внуков и правнуков. Дети почти все выросли, жили отдельно и могли сами о себе позаботиться. А Йося, маленькая кровиночка, всецело находился на ее попечении; она воспринимала его как своего запоздалого, нежданно свалившегося ей на шею, самого любимого ребенка, за которого она отвечала перед дочерью и перед богом. Она делала все, чтобы Йося не знал этого тоскливого ощущения непреходящего подсасывания в животе, когда вся жизнь измерялась отрезками от одной еды до другой. Поэтому Йося жил в уверенности, что у него всегда есть спасительный мешок с сухарями.

Сегодня Йося отправился в далекое и опасное путешествие. Он давно планировал совершить этот вояж, но не очень представлял, куда, собственно говоря, плыть и что делать, когда он доберется до этого неизвестного еще места. Но вчера он случайно подслушал разговор бабушки с дедушкой, и план окончательно сложился. Йосе предстояло поехать на север и привезти домой свою маму, которая «уехала с папой, уехала далеко, не знаю куда, не задавай лишних вопросов, иди, поиграй». Он уже давно не расспрашивал взрослых про маму или папу. Он молча скучал и терпеливо ждал, что они вот-вот приедут к нему. Но никто не приезжал.

Йося очень старался, но никак не мог вспомнить, как выглядела мама. Память полуторогодовалого ребенка не сохранила тот образ. И, несмотря на то, что на комоде стояла фотография улыбающейся женщины в маленькой аккуратной шляпке, он никак не мог признать тот факт, что это его мама – слишком обыденно она выглядела. Он был уверен, что его мама была другой, необыкновенной, не похожей ни на одну из тетей, которые окружали его. Мама не могла быть просто «тетей»! В свои пять лет Йося придумал собственный образ мамы: высокая красавица, с длинными белыми волосами, в короне, в воздушном развевающемся платье, с изящными длинными пальцами, которые неизменно сжимали алый цветок. Лицо расплывалось в сказочном тумане, делая весь образ еще более прекрасным и загадочным. Но из-за этого тумана Йося не мог разглядеть, какие у мамы глаза, нос или рот. Именно такую картинку он видел в книжке со сказками, которую ему иногда читала Хая, мамина сестра, если у нее было свободное время. Свободное время было еще и у бабушки Любы, но она, окончив один класс ликбеза, читать толком так и не научилась. Зато она умела рассказывать Йосе диковинные истории, листая книжку с картинками.

Ореол загадочности, окутывавший маму, усиливался и потому, что все, услышанное Йосей о маме, а вместе с ней и о папе, сопровождалось недомолвками, напряженными паузами и всей сопутствующей этим разговорам атмосферой неясного страха, отчетливо читающегося в глазах взрослых.

Папу Йося не помнил совсем – он никогда не видел его фотографии, а в книжке не было подходящей картинки, которую можно было взять за основу папиного образа – одни принцессы неземной красоты. И если разговоры про маму время от времени возникали семье, то про папу – никогда, ни слова. И если вдруг кто-нибудь неосторожно упоминал имя этого человека, бабушка с дедушкой сразу же умолкали, отводили глаза и старались перевести разговор на другую тему.