И сейчас, получив приглашение от Фарбера, сердце сладко защемило. Он придет в дом, сядет за стол, накрытый белой скатертью, на котором стоит домашняя еда; за столом – семья, пусть и не его. И все будет, как раньше, когда он жил в родительском доме. Как давно это было!

А еще за столом будет сидеть Соня. При мысли о ней сердце защемило еще сильнее. Увидев девушку в первый раз, Герасим был поражен ее красотой. Как природа могла сотворить такое совершенное создание! Он смотрел и не мог оторвать глаз. Окружающая действительность меркла и бледнела рядом с ней; она затмевала своей красотой все серое пространство вокруг, воцаряясь над повседневностью как путеводная звезда.

Не желая себе признаться, Герасим непроизвольно начал искать с девушкой встречи: под любым предлогом выходил во двор, садился на скамейку у ее дома, якобы наблюдая за играющими в мяч ребятишками. Поначалу он любовался ее лицом, станом, походкой, но, познакомившись ближе, стал замечать ее внутреннюю привлекательность. Соня была совершенно естественной, открытой; от нее исходила теплота и искренность. Каждая встреча с девушкой наполняла его жизнь смыслом, исцеляла и отогревала, и весь оставшийся день умиротворенная улыбка блуждала по его лицу. Соня возвращала его к жизни, от которой он отвык. С ней было просто и хорошо, с ней он мог разговаривать обо всем, почти обо всем.

Герасим не питал никаких иллюзий, понимая, насколько Соня юная и чистая, особенно рядом с ним, который в свои тридцать пять лет прошел огонь и воду, вынес испытания, которые многие не пережили. Она была ему нужна, как глоток свежего воздуха, в этом северном городе на краю земли, в который его загнал круговорот событий.

В эту пятницу Любовь Григорьевна суетилась сильнее обычного. Соломон предупредил, что у них к ужину будет гость. Надо уважить человека, объяснил муж. Он мне крепко помог. Скоро разбежимся в разные стороны: я-то ясно куда – на завод. А он пока не у дел. Но есть кое-какие варианты, надо обсудить. Да и Субботний ужин с ним разделить будет правильно – одиноко ему здесь.

Люба нажарила трески, начистила картошки, чтобы поставить на керосинку перед самым приходом гостя и горячей подать на стол. Детям строго наказала, чтобы к ужину были вовремя и за столом вели себя как полагается.

Герасим пришел чуть раньше назначенного времени и выжидал у крыльца, чтобы не застать хозяев врасплох. Хая с Тубой, старшеклассницы, кое-что уже смекающие во взрослой жизни, нарочно несколько раз выбегали из дома, будто по делу, потом заходили обратно, при этом краем глаза косили на Герасима. Девчонки старались разглядеть, что за человек придет к ним сегодня в гости. Мать, заметив любопытство дочерей, шикнула и велела перетереть тарелки. Тролля же все время крутился на кухне возле матери, справедливо полагая, что ужин сегодня будет богаче обычного, и приглядывал себе кусок пожирнее.

Соня долго причесывала и закалывала непокорные волосы, стоя перед зеркалом у шифоньера. Оглядев себя, девушка задумалась, разглядывая висящее в шкафу нарядное крепдешиновое платье, сшитое на поступление в институт. После возвращения она убрала платье в шифоньер как вещь, напоминавшую о злополучной поездке, и с тех пор ни разу не его надела. Сейчас Соня спокойно разглядывала небесно-голубой крепдешин, и ей казалось, что с того дня прошла целая вечность. Она решительно и широко распахнула дверцу шифоньера, чтобы, как ширмой, загородиться ею от посторонних взглядов, и переоделась.

Любовь Григорьевна окинула критическим взглядом накрытый стол, чтобы убедиться, что все в полном порядке. На столе по кругу стояли повседневные, они же и праздничные, тарелки с тонкой каемкой из редких синих цветков по краю. У одной тарелки чуть отколот край, и Люба определила ее себе. Еще одна тарелка пошла трещиной, ее она поставила подальше от гостя, чтобы все выглядело по высшему разряду. Другой посуды у них не имелось. Зато алюминиевых ложек и вилок было достаточно. Те, которые погнулись, она убрала в ящик буфета, и на столе лежали только самые лучшие.