— Да, но она ничего не умеет, разве что кофеваркой пользоваться, — не унималась Алина. — И на работу приходит когда вздумается.

— Так, — начал Высоковский, — в свою организацию можешь нанимать кого пожелаешь, а здесь я хозяин. Где Вика?

Это меня? У меня вдруг перехватило голосовые связки, и я прошипела:

— Здесь я!

Высоковский, увидев меня, мягко улыбнулся:

— Вот и хорошо. Работайте.

Но тут Владимир Львович стал выступать:

— Да твоя Вика больная вся! Ты посмотри на нее, она ходит еле-еле, ее ветер скоро снесет, бледная, недолеченная… Говорил тебе, ее в санаторий надо, а ты жадничаешь денег для таких ценных кадров. С ней оставаться страшно, вдруг умрет еще!

О боже! Что он болтает? Неужели я на ходячую тетушку смерть похожа? А мне еще показалось, что я похорошела… Я стояла и краснела, готовая прибить своего начальника. Нет, ну правда, в следующий раз подам ему кофе с касторкой!

— Вика, как ты себя чувствуешь?

Голос Михаила прозвучал так мягко, что я еще сильнее покраснела, мысленно злясь на себя.

— Поверьте, лучше, чем Владимир Львович. Я хотя бы не склонна к мнительности и преувеличению.

В зале засмеялись.

После совещания мой начальник поймал Женю и начал ворчать ей в ухо:

— Это все она! Ей спасибо скажи. И чем это костлявое чучело взяло его? Нет у Маринкиных детей эстетического вкуса. Развиты только нюх и языковые рецепторы. Хоть очки ему покупай!

Что-то в его словах мне показалось странным. Марина — это Рубинова, мать Михаила. Дети — это Михаил и покойный Павел. И странно даже не то, что он о Павле как о живом говорил… Ну конечно, как я раньше не догадалась! Владимир Львович не родной им отец! Я ведь и раньше думала, что они ни капли не похожи на него. От этой мысли мне стало веселее. И стало понятно, что это он «ИП Бонцев», поэтому я и эти документы веду. Все встало на свои места.

Девушка собрала свои вещи и ушла. А меня не оставляла мысль: чем же она лучше меня? Разве что молодостью. Конечно, у меня нет этого курносого носика, и я действительно очень худая, но это не моя заслуга. Я ем порой как целый отряд голодных солдат, никогда не задумываюсь о калориях и о том, утро сейчас или ночь. Просто у меня такой организм. И меня откормить нереально. Но до такой степени страшной, как меня мой начальник обрисовывает, честно говоря, я себя не считаю.

Владимир Львович заперся в кабинете, и я за работой совсем забыла про него. Вспомнила, только когда он вышел, совершенно заспанный, пробормотав мне что-то невнятное. Я так и не поняла, куда он собрался, но переспрашивать не стала. Вслед за ним передо мной нарисовался образ обаятельной Алины:

— Обед, обед, милочка! Столько всего случилось! Как не вовремя ты заболела. Прими мои соболезнования. Но, знаешь, не убивайся так. Ты еще так молода. У вас с Мишей еще все впереди.

А вот с этого момента мне стало интересно. Выходя из кабинета, я спросила:

— Что?

— Ну, знаешь, у нас тут ничего не скроешь. Офис — это большая деревня.

— А что известно?

Алина меня приобняла и мы вошли в лифт.

— Все знают, что ты подралась со Светкой на фуршете и у тебя случился выкидыш.

Алина очень сочувственно смотрела на меня, а я не знала, плакать ли мне вместе с ней, что меня так оболгали, или смеяться, что народ уже до такого додумался.

— Я не дралась со Светкой, — наконец заявила я. — И не было никакого выкидыша.

Алина открыла рот от счастья, но нас прервал голос Высоковского:

— Вика, сегодня едешь на обед со мной.

Тут уже я открыла рот, но не от счастья, а от возмущения. Это ведь был приказ, а не приглашение, и отказываться я не могла. Алина, хитро на нас глядя, с улыбкой сказала: