«Когда все дороги встанут, – говорили они, – тогда мы их предъявим». 10 октября стала и Николаевская дорога: Москва была отрезана от внешнего мира»[208]. Тогда же забастовали работники связи, рабочие столичных заводов, конторские служащие. 13 октября в Санкт-Петербурге открылось заседание представителей интеллигенции и рабочих, через четыре дня образовавших Совет рабочих депутатов. Честь его созыва оспаривали «Союз союзов» и меньшевики. Большевики поначалу Совет бойкотировали, возражая против создания органов самоуправления пролетариата до захвата всей полноты власти, но затем вошли в состав его Исполкома вместе с эсерами. Председателем Совета стал меньшевик Георгий Носарь (Хрусталев), однако реальное руководство оказалось в руках молодого и энергичного Льва Троцкого (Бронштейна). Этот орган, быстро растиражированный в полусотне городов, станет матрицей для Советов, образованных уже в 1917 году.

Остановившиеся транспорт и промышленность, не работавший телеграф требовали от Николая II немедленных действий: либо назначения военного диктатора, либо крупных политических уступок. «Мне думается, – писал Витте, – что государь в те дни искал опоры в силе, но не нашел никого из числа поклонников силы – все струсили…»[209]. Император выбрал путь реформ, поручив подготовить Манифест об усовершенствовании государственного порядка. Этот документ, авторство которого принадлежало Витте и члену Государственного совета князю Оболенскому, был одобрен царем 17 октября. «В пять часов я подписал манифест. После такого дня у меня тяжелая голова, мысли путаются. Господи, приди к нам на помощь и успокой Россию»[210]. Николай, как видим, не был уверен в успехе. Манифест предусматривал «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»; привлечь к выборам в Государственную Думу все слои населения; «установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы»[211].

Почетный президент французской Академии наук, глубокий историк Элен Каррер д’Анкосс с высоты времени утверждает, что манифест «вводит страну в новую, конституционную историческую эпоху, и даже если в глубине души Николай II чувствует себя лишь наполовину связанным документом, под которым скрепя сердце поставил подпись, изменения необратимы. Итак, 17 октября 1905 года, после долгого топтания на месте и болезненных испытаний, для России началась эпоха конституционного государства»[212]. Многим в России так тогда не показалось. Манифест вызвал взрыв общественных эмоций. «Неясно было главное, остается самодержавие или нет, – писал Николай Мельников. – Такой взгляд разделяли многие в наших земских кругах, а радикалы, усматривая, что власть все-таки не капитулировала и что «настоящей» конституции манифест не давал, выкинули лозунг: «война продолжается». Крайне правые считали манифест не добровольным, а вынужденным актом, на который власти пришлось пойти под давлением беспорядков, всеобщей забастовки и т. д. Это давало повод к надеждам, что, овладев положением, власть сумеет свести на нет этот по существу своему «ничтожный» документ. Итак, накопившееся в стране недовольство манифест как будто не уничтожил»[213].

Попытка земцев вновь провести Общероссийский съезд не вполне удалась. К собравшимся в московском особняке князя Долгорукова явился полицейский чин и заявил о запрете мероприятия. Земцы под председательством графа Гейдена не подчинились, за что потом им предложили передать полиции свои визитные карточки. Нелегальный съезд запомнился участникам гневной речью Петрункевича с призывом пролить большую кровь. Не менее гневной отповедью князя Касаткина-Ростовского, который заявил, что «если мне придется погибнуть в кровавой схватке, то я предпочту пасть у ног Императора Николая II, а не у ног господина Петрункевича». И скандалом, связанным с кооптацией в бюро Союза земств князя Георгия Львова, который, как выяснилось, на съезде никого не представлял, поскольку не имел мандата Тульского земства