Моня все горячился:

– А это что значит: «Приговор приведен в исполнение»?! Это значит, что его расстреляли – и концы в воду. Уже больше от него ничего не узнают. Устроили закрытый суд, нет никакого упоминания о вызовах свидетелей. А устроили бы над Берией настоящий суд, я бы первый выступил свидетелем и рассказал, как его агенты забирали моего отца, невинного еврея, выбившегося из низов и сумевшего стать крупным юристом. Знаешь, почему Берию судили закрытым судом и поспешили убрать? Ежу ясно, что другие его кремлевские друзья сами замешаны во многих преступлениях, все эти Маленковы, Кагановичи, Ворошиловы и сам Никита Хрущев. Все они подписывали приговоры об арестах и расстрелах. Если бы на суде стали раскрывать все преступления Берии, он мог назвать их имена. Если бы выявилось их участие в преступлениях перед народом, это могло вызвать массовое возмущение… – Моня горько вздохнул. – Все ясно, никакого настоящего суда они не хотели, им только надо было спрятать концы в воду. Подлецы!

Алеша нацарапал что-то карандашом на бумаге, потом воскликнул:

– Готова эпиграмма:

По заведенному с 1936 года порядку приговоренных к расстрелу возили за город, на то место, которое подобрал предшественник Берии Ежов, – изолированный Бутовский полигон на южной окраине Москвы. Там у деревянной стенки расстреляли тысячи жертв, в основном священников и крупных политических деятелей. Никакой традиционной последней папиросы выкуривать не давали, никаких последних слов никто из них не произносил, а если и хотели бы сказать, то не оставалось времени – карательный взвод уже держал винтовки наготове. В последние мгновения священники начинали произносить молитвы и крестились, политики выкрикивали злобные проклятия или все еще признавались в верности Сталину. Когда в 1936 году казнили Зиновьева и Каменева, членов сталинского триумвирата, Зиновьев запел еврейскую молитву – кадиш.

Предшественников Лаврентия Берии – Генриха Ягоду и Николая Ежова – расстреляли тоже тут. Но Берию застрелил из своего «парабеллума» генерал Батицкий, застрелил прямо в подвале бункера, в присутствии маршала Конева и генерального прокурора Руденко. Так были «спрятаны концы в воду».

После рассказа Алеши Семен продолжил свою историю возвышения Хрущева.

– У Хрущева оставался один соперник – Георгий Маленков, глава правительства. Он мешал Хрущеву, и склоки в верхушке Кремля разгорались все больше. К тому же Хрущев злил старых кремлевских руководителей Молотова, Кагановича и Ворошилова своими диктаторскими наклонностями. То, что они терпели от Сталина, они не собирались терпеть от этого Иванушки-дурачка, каким считали его. Они затаили на него злобу и ждали момента для возмездия.

А Никита Хрущев становился все более популярной фигурой, и об этом ходило много разговоров. Прежние кремлевские руководители появлялись перед народом, словно иконы, редко и вели себя важно и статично. На этом фоне свойский Хрущев, – толстый, лысый и смешной, – стал для народа непривычно живой фигурой и казался простым и доступным. Он любил показываться перед людьми и прессой в колхозах, на заводах, на стройках, любил, чтобы его снимали для кинохроники и телевидения, для газет и журналов. Его популярности способствовала динамичность поведения: он размахивал короткими руками, мимика его обрюзгшего лица часто и живо менялась. Говорил он простым, понятным всем языком, сыпал народными поговорками – это тоже нравилось простым людям. Между собой его все чаще фамильярно называли «Никита», «наш Никита», а то и «царь Никита». Он много разъезжал, много выступал, будоражил своей энергией других. После жесткой диктатуры Сталина началась активизация общественной жизни, и люди назвали этот процесс «оттепелью».