Когда от ночных шорохов и подозрений ей становилось невыносимо, она хватала зубами за нос глупого и доброжелательного сеттера, подрагивающего во сне от сказочных снов с погонями за зайцами, и сеттер пугался, взвывал спросонья и гавкал гулким басом раз-другой. Дуня строгой лайкой воспользоваться ни разу не решилась, она лаяла легкомысленным сеттером. После чего успокаивалась и засыпала…
Паша открыл было рот, чтобы продолжить рассказ про Дуню, но Чанов прервал.
– Стоп, – сказал он. И повторил: – Стоп!
Чанов спрыгнул с тротуара на проезжую часть, обогнул загородившего ему тротуар поэта и стремительно пошел, почти побежал под уклон моста, так что Паша едва поспевал за ним. Чанов был взволнован. И еще он промерз до костей. И еще он смертельно хотел спать, просто сознание терял. И все-таки знал, что еще вернется к этой волчице, что история не только осталась недосказанной, но что она важна, слишком важна и не случайна.
Скачками, как на пружинах, долетели Чанов с Пашей до «Новокузнецкой» станции метро, которая как раз и открылась, и народ в нее потянулся понурый, еще дремотный, и, стало быть, утро в самом деле наступило, обычное московское утро, буднее.
Соня проснулась
Она все детство, и отрочество, и юность была маленькой. А в этом году вытянулась как Алиса в Стране чудес. И впала в спячку. Она засыпала внезапно и где угодно, и спала, и видела сны…
Соня спала, а в Крук меж тем пришла милиция. Нет, ничего такого; хотя местные менты и поглядывали на круглосуточное заведение с некоторым недоумением. Наряды патрульных в два-три человека нет-нет да захаживали в подвал в порядке профилактики, заставая то гром и вой заезжих из Питера, из Ебурга, из Ужгорода рок-групп, то матерный русский рэп, то горловое бурятское пение. Бывало, что наряды оказывались в самом центре какого-то ТеКеПе – театра конкретного проживания, и собравшаяся публика конкретно проживала появление ментяр в тесноватых и коротковатых серых костюмчиках с погонами, в фуражках с высоченной эсэсовской тульей на угловатых головах. Менты просто балдели от Круковских высококультурных акций. Особенно их сбивали с толку ПЕРФормансы. ПЕРФ – Производство Единения Рассыпанных Форматов, так им перевели. И младший лейтенант этот бред запротоколировал, когда он один из ПЕРФов – с зажиганием 999 бенгальских огней, – собравшись с духом, прекратил на первой сотне. Ввиду явной пожарной небезопасности формата… Менты, однако, и сами понимали, что клуб хоть и собирает публику отвязную, бомжеватую и неадекватную, да и лиц кавказской и смежных с нею национальностей здесь встречается немало, и девушек без определенных занятий и с ветром в голове за каждым дощатым столом по две-три насчитать можно, и пьется здесь… ну, почти как везде… Однако – нет, не охотничьи это были для ментов угодья. Но переставать захаживать в Крук они и не думали. Барменша, она же кассир, она же библиотекарь, строгая любительница поэзии Лизка жалела ментов и не гоняла. По утрам она их поила бесплатным кофе по-американски. И в это утро Лизка, взглянув на двоих молодых-необученных и одного взрослого, знакомого уже сержанта, усадила их и повелела бледнолицему Толику-официанту подать «кофе-американку» в самых больших кружках.
За чановским зеленым столом без Чанова продолжали сидеть Соня, Дада и Блюхер, Соня снова впала в анабиоз, а Блюхер и Дадашидзе вели пожизненный спор про коллизии «Звездных войн». Они уже и сами понимали, что пора бы до дому, ноги протянуть, головы на подушки склонить, но спящая Соня не отпускала их… она была для обоих девушкой неслучайной. Дада поправил свои дымчатые очки, сползшие на кончик породистого носа, повернул голову к ментам, ожидающим кофе, и принялся их рассматривать. Лорнировать, как Онегин Ольгу. Блюхер сидел спиной к новым соседям, ежился большой своей фигурой, уложив шершавую от щетины физиономию с тяжелым подбородком в крупную и мягкую ладонь. Негромко, сквозь зубы он спросил у Дадашидзе: