Внезапно, на дороге, что шла вдоль реки, показались слепые лирники. Давно уже никто на дорогах Украины их не видел. Поговаривали, что НКВДшники еще лет десять назад собрали оставшихся кобзарей и кого расстреляли, кого в Сибирь-матушку отправили, но правды не знал никто. Видение было редкое и в какой-то степени шокирующее.

Слепых было трое. Они шли по дороге медленным шагом и что-то тихо подвывали себе под нос.

Первым шел достаточно молодой человек, возраст которого определить было невозможно из-за густой растительности на лице. Он же катил перед собой небольшую тачку с какими-то пожитками. За ним, держа ведущего левой рукой за плечо, шел древний старик, за которым также, держась за плечо, следовал мужчина средних лет, и у него за спиной висела старая, видавшая виды бандура.

Дойдя до замолчавших при их появлении женщин, молодой слепец остановился и произнес:

– Люди добрые! Подскажите, мы в Харьков верно идем?

– Верно, – ответил кто-то из баб на реке.

– Люди добрые, не сочтите за нахальство, может найдется что поесть да выпить, второй день неевши… А мы Вам за это песен споем да историй расскажем. Богу помолимся и на всем пути до Полтавы о Вашей доброте говорить будем.

С этими словами лирники остановились, рассоединились и сели у дороги. Бабы подозвали детей и отправили домой, приказав принести снеди странникам. Годы те были сытыми, не в пример нынешним. Люди наконец забыли бесконечный страх и тревожность гражданской войны. Село начало обрастать хоть и не дореволюционным, но жирком.

Потихоньку все вернулись к тем делам, которыми занимались до появления слепых. А артисты достали бандуру и забрынчали на ней какую-то заунывную мелодию. Средний играл, молодой пел. Старик сидел чуть поодаль и молча «смотрел» на реку, видимо слушая звук ее течения. Мария тогда не обращала внимание на то, что делает Катька, не до того было, да и причин внимание уделять ей не было…

Примерно через полчаса прибежала малышня и принесла с собой еду, молоко и кое-какую одежду. Слепые поблагодарили всех присутствующих и, отложив инструмент, начали обедать. Точнее младший со средним ели, а дед, оторвав краюху от каравая, подошел к реке и, кроша его, начал кидать уткам.

–Ты что ж, старая контра, делаешь? – внезапно раздался Катькин голос.

Мария оторвалась от белья и взглянула в сторону молодежи.

Щурова спрыгнула с дерева и с деловым видом подошла к старику.

– Ты его сажал? Ты растил? Тебе кто право дал в воду хлеб бросать?

– Катюш, да ты чего! Не надо! – защебетала подбежавшая к Кате чернявая девчонка Тонька, кузнеца Михаила дочь. – Дался он тебе?

– А ты, Антонина, молчи! Тебе слова не давали! Эти бандуристы-пианисты вне закона давно. Мне батя про них рассказывал. Они песенки свои распивают и власть советскую поносят, за что их всех в лагеря надо на перевоспитание. А он, вон гляди, еще и утяток хлебом не своим закармливает. А ну собрались! Пошли отсюда, голытьба антисоветская, а то сейчас до папки сбегаю, будут вам печки-лавочки.

Катька явно выеживалась перед собравшимися. Любила она дело это, а противиться никто не стал. Страшны были истории про дела ЧК, и лезть не в свое дело никто не хотел.

Молодой слепец встал и сказал:

– Паночка, милая, не кричите так. Все мы поняли, все осознали. Сейчас соберемся и уйдем. Больше вы нас и не увидите.

С этими словами он запихнул кусок соленого огурца себе в рот и стал собирать снедь в платок. Средний слепец также поднялся и молча начал собирать свой инструмент.

Старик с места не тронулся и занятия своего не прекратил. Он также монотонно отламывал кусочки хлеба и бросал их радостно дравшимся за них уткам в воду.