И когда, восседая на коне, остался один Сагромах, призывающий еще хоть кого-нибудь сразиться с ним, на поле выехала Бансабира. Вороной конь под ней блестел, как отполированный агат. Привычно черная форма из мягкой ткани была утяжелена золочеными наплечниками, нарукавниками, поножами. На тонкой талии красовался широкий кожаный пояс, на волосах – шлем. Все убранство требовало полюбоваться всадницей родом из высокого дома.

Маатхас растерялся. Он, конечно, признавал мастерство Бану, но не желал посрамить её перед отцом и будущими подданными. Ситуация превращалась в сложную задачу – сражаться с тану не хотел, да только как отказаться от боя, не обидев таншу, Яввуза и всех пурпурных? Сагромах обратился глазами к Сабиру – тан лишь в недоумении развел руками. Пока Маатхас размышлял, как быть, Бану, ткнув коня пяткой, занесла меч.

Одно дело признавать её воином, мгновенно сообразил Сагромах, отбив первый натиск, совсем другое столкнуться с ней в бою. Не время думать, о том, что Бану девушка, и к тому же подросток. Иначе, того гляди, головы не досчитаешься.

Бой получился рванный, тяжелый, стремительный. Маатхас оказался противником куда более сложным, чем Бану могла представить.

… Уходя в развороте от очередного несдерживаемого удара, натянула вожжи, заводя коня в сторону, удилами разрывая губы.

От всегда выручавших ножей верхом проку не было. Да и на земле, позже признавалась женщина, её ловкость и гибкость, которые она с легкостью противопоставила Руссе, и могла бы даже, при удаче, противопоставить невиданной тяжести Раду, разбивалась о непредсказуемость Маатхаса. Держась на одной воле, Бану поняла, что единственный её шанс – не дать победить себя.

Наблюдавшие, затаив дыхание, замерли. Воздух задрожал от напряжения.

Отбивая и парируя град ударов, противники сошлись лоб в лоб в последней волне атаки. Бансабира попыталась совершить чудо, осадила коня, тот вспружинил, посланный вперед могучей силой задних ног. Казалось, Бансабира взвилась в прыжке вместе с ним. Мельком увидела открытую спину бойца, рубанула наотмашь… Опережая мысль, дернулась рука Сагромаха и … оглушительно – так, как, кажется, никогда прежде за её короткую жизнь – звякнул клинок о клинок.

Рука больше не слушалась, мышцы затекли, онемевшие пальцы отказывались подчиняться. Безвольно опустилась женская длань, победоносно вознеслась мужская – в решающем рубящем жесте. Напрочь забыл Сагромах, с кем и ради чего бился. И вдруг…

Бансабира демонстративно хмыкнула и, принимая посланное Кровавой Госпожой, сняла шлем, бросив на землю. Маатхас неотрывно смотрел в лицо, в глаза девушки. «Родится в крови и умереть в крови – лучшая участь любого, кто носит метку Матери Сумерек» – будто говорили они. Тану казалось, что она вот-вот, как всегда, улыбнется и пожмет плечами, мол, так даже лучше.

Поправила волосы, оголяя шею под удар. Но Маатхас не двигался. Замер с занесенным клинком, ошарашенный увиденным. Когда, наконец, снова обрел способность здраво соображать, отбросил меч и гортанно вскрикнул. Один из приближенных бросил свое копье. Сагромах поймал налету, не глядя. Видит Праматерь, нет смысла торжествовать победу. Нет никакой победы, кроме той, которую Бану уже давно одержала над ним.

Маатхас, неотрывно глядя Бану в глаза, подъехал вплотную, воткнул копье в землю и склонил коня перед таншей, признавая поражение. Толпа изумленно вздохнула: несомненно – рыцарский жест.

Бансабира, легонько улыбнувшись, повела плечом – «ну кто бы сомневался» прочел Маатхас – и бросила к ногам скакуна противника девичий пояс.

В небо взвился радостный рев.