Вернее, мы созрели.

Дело в том, что мой тесть Александр Викторович, весьма впечатлительная натура, и при этом увлекающаяся всем новым. Начитавшись моих произведений, он загорелся и решил, что способен и сам поупражняться в стихосложении. Он около года писал поэму о гибели Александра Меня и надеялся её кому-нибудь продемонстрировать. Сюжет у поэмы был, но в строках не было ни грамма поэзии – это была публицистика в столбик. А кто я был тогда такой, чтобы сказать, что это всё неудобоваримо и никуда не годится?

И вот 4 декабря мы пришли в здание бывшего ШСУ на ул. М. Тореза в литературный «Забой». В зале уже сидело множество людей, и тут я увидел Тамару Ивановну, рядом с ней было свободное место, и я пристроился у неё под крылышком. Тесть же сел на противоположной стороне, где было свободное место.

Руководитель ЛитО Пётр Навроцкий, мужчина старше средних лет с крупными чертами лица, с заметным центральноукраинским акцентом (с особым произношением мягких шипящих) поинтересовался кто мы, с чем пожаловали. Тесть решил, что в этот день читать буду я, а он понаблюдает за процессом. Меня записали в очередь. В этот день на суд принесли свои произведения три автора: Наталья Бугир, которую я уже встречал на городских мероприятиях (на тот момент она была ответственным секретарём «Забоя»), я и ещё один парень моего возраста, имя которого я не запомнил. Первая читала Наталья, отзывы были хорошие, но было несколько замечаний, которые Наталья приняла с благодарностью, а потом слово дали мне. Я прочитал свои стихи, обсуждение прошло бурно, но в принципе, мнение было такое, что в этом что-то есть, но нужно с текстами поработать, что-то поменять, при этом Антонина Никифорова мне сразу же сходу предложила изменить расстановку слов в строке, чтобы избежать двусмысленного сдвига. Тамара Ивановна тоже посоветовала подумать над некоторыми нюансами. Но вот мой кумир, мой литературный идол Андрей Икрин вынес свой презрительный вердикт: «Стихи „так себе“, под Фета или Тютчева». А Пётр Навроцкий сказал: «Стихи неплохие, но тебе нужно ходить на занятия, смотреть, слушать, делать выводы». Третьего парня разделали под орех. Я не помню, чтобы в тексте было что-то такое страшно-безграмотное, я бы не сказал, что он был намного слабее меня, но приговор был не самый обнадёживающий. Даже Виктор Самойленко – прозаик, поднялся и сказал, мол, из троих сегодня читавших, вам нужно больше всего работать над словом. Больше я этого парня не видел.

В следующую субботу мы с Александром Викторовичем вновь пришли в «Забой». В этот раз я опять принёс пять стихотворений, среди них два были написанные давно, ещё в «дошевченковский» период, в том числе и «Слишком поздно», и три стихотворения посвежее. Когда я окончил читать, заместитель председателя по поэзии (зампопо) Александр Савенков, просмотрев мои тексты, вдруг сказал:

– Друзья, поздравляю, нашего полку прибыло!

И Андрей Икрин вдруг подпрыгнул на месте, перечитав мои произведения с листка, его мои строки в этот раз зацепили. А Пётр Алексеевич Навроцкий все эти стихи забрал к себе в ветхую, но такую желанную папку для публикаций…

Ещё впереди был первый крах в виде ушата ядрёной критики (увидев такое моё «унижение», мой тесть больше ни разу не переступил порог ЛитО), ещё впереди были полтора года страха молчания и отсутствия публикаций, а также первое разочарование в литературном братстве. Но именно тогда, 11 декабря 1999 года, я почувствовал, что у меня появилась ещё одна семья по имени «Забой».

ТАЛАНТ – 2002 (21.03.2002)

Однажды, в конце 2001 года, мне в руки попалась предвыборная политическая газета ДемСоюза Украины, которую раздавали на площади Победы молодые люди. Я бы отошёл в сторонку и выкинул её в урну, чтоб не нести мусор домой, но на глаза попалась заметка «Молодёжный поэтический конкурс – „Талант – 2002“». Я был свободен в этот момент, и с этой газетой пошёл во Дворец Детско-юношеского творчества к Наталье Бугир.