За кроватью остаток пространства был занят этажеркой. Этажерка была украшена белой бумагой, вырезанной дырочками. Одна полки была уставлена шкатулками разной величины, с наклеенными на них ракушками. В самом центре крышек шкатулки были разукрашены фотографиями каких-то известных в сороковые годы артистов, с сердечками и голубочками. Ещё на этажерке стояло три книжки, тоненькие и ободранные. Остальные полки были заставлены флаконами из-под духов, как пустыми, так и наполненными разным количеством жидкости. Там же стояли круглые коробочки с пудрами и лежали тюбики помады. Это было их законное место, очень удобное для матери. Она привычно плюхалась своим большим задом на кровать, отчего кровать жалобно скрипела, протягивала руку в промежутки между прутьями кроватной спинки и чётко брала нужную ей помаду, даже не глядя. Так же, не глядя в зеркало, она привычным жестом вставляла помаду между плотно сжатыми губами и несколько раз проводила по ним, после чего растирала помаду губами одна об другую и клала обратно на то же место, где и взяла. Ни разу не оказывалось, при этом, что мать накрасила губы криво. Это умение поразило Настю с первого дня. С тех пор она всегда старалась подсмотреть за этим необычным процессом.

Напротив материной кровати и за Настиным диваном, к стенке был придвинут круглый стол с четырьмя «венскими» деревянными стульями. Стол был накрыт скатертью, а в самом центре его красовалась большая ваза с искусственными, пыльными цветами. Некоторые из них были сделаны из материала, а некоторые из крашенных, пушистых пёрышек и это очень удивило Настю. От двери через всю комнату пролегал потёртый ковер, зелёный в середине и с красными полосками по кроям. Ковер был похож на ковровую дорожку, точно так же пролегавшую по кабинету директора детского дома и никак не вписывался в нормальное человеческое жильё. Только этот был тканый.

По ночам мать громко храпела и скрипела кроватью на всю комнату, будя Настю, и не давая спать посторонними звуками. Звуки отравляли её мечты о будущей жизни. Мечты эти рисовали ей картинки о принце, который обязательно должен был появиться и вытащить её из этой узкой кишки, бросив там весь старый мебельный хлам, забивший комнату, вместе с жившей в ней матерью, наводившей на Настю тоску и обидные ночные слёзы…

Сама квартира была заселена чужим и злым народом, не находившим общего языка с её матерью. Население просыпалось очень рано и уходило на работу, а к вечеру возвращалось с работы. Мать же на работу не ходила, она на неё уезжала и сразу на несколько дней. Приезжала она всегда с деньгами и показательно шиковала назло соседям, накупая в магазинах много вкусной еды, фрукты и сладости. Настя любила сладкое и в такие дни мать её баловала. На столе появлялась огромная ваза, в которой горой красовались конфеты и шоколадки. Их можно было есть сколько хочешь и без всякого спроса.

Иногда мать приглашала в гости женщин. Этих женщин она звала «подруги», а когда злилась на них, то и «шлюхи подзаборные». Подруги сидели вокруг стола по два или три дня, пили вино и водку, много курили и очень громко ругались матом, проклиная свою работу. Они звали мать – Клавка. Все дни они спали, где придётся. Одни зажимали Настю в стенку своими телами, другие храпели вместе с матерью на её кровати. Соседи этих гулянок не любили, потому что пьяные материны подружки шатались по всей квартире и лезли в чужие кастрюли на кухне. Соседи изрыгали яд и зло зыркали глазами и на мать, и на её подружек, и на Настю.

По вечерам женское население коммуналки набивало своими телами в старых и рваных халатах общую большую кухню, готовило там еду и устраивало обсуждение их с матерью жизни. Почти ежедневно беседы заканчивались бесконечной руганью не только с её матерью, вступавшей в дебаты, но и друг с другом. Иногда в ругань включались даже мужчины, а раз или даже два раза в месяц на кухне крепко дрались подручными кухонными принадлежностями. В одну из таких коллективных драк сосед Владимир, обзываемый всей квартирой «Хмырём», обварил горячим борщом соседку Нину. В квартиру вызывали скорую помощь, выносили на носилках толстую тётю Нину, после чего несколько раз приходили милиционеры и пугали население словом «Суд». Население испугалось месяца на три, но потом успокоилось, и на кухне произошла очередная совершенно безобразная драка. Соседа «Хмыря» увезли вечером в «воронке», как сказала мать – навсегда, потому что он зарезал кухонным ножом мужа тёти Нины – Петра Ивановича. В коммуналке стало немного тише, но ругань на кухне не замолкала никогда, сколько она помнила себя в этой квартире.