При мысли о ребенке Джин улыбнулась: так хочется поскорее уже увидеть маленького, но до родов еще месяц. Джин так надеялась, что малыш будет похож на отца, который сейчас где-то в Тихом океане выполняет свой мужской долг: сражается с японцами, вернее – япошками, как писал Анри в своих письмах. Это слово покоробило Джин: среди служащих ее фирмы была молодая девушка-японка, которая трогательно о ней заботилась: даже брала на себя часть работы и покрывала Джин, когда та была так слаба, что не могла двигаться. С огромным трудом добравшись до офиса, она неподвижно сидела за машинкой, опасаясь не успеть добежать до туалета, когда затошнит.

Ее не увольняли целых шесть месяцев – значительно дольше, чем обычно держат беременных, – что было весьма благородно со стороны работодателей, и Джин написала об этом мужу. Она посылала ему весточки каждый день, а от него получала не чаще одного раза в месяц. Анри слишком уставал, чтобы взяться за письмо, к тому же они доходили с большим опозданием. «Это не то что «бьюики» в Нью-Йорке продавать», – пошутил он в одном из своих писем. Он по-прежнему шутил, даже когда писал про скверное питание, про сослуживцев, пытаясь представить все лучше, чем это было на самом деле, чтобы не расстраивать Джин.

В самом начале, когда в один прекрасный день у нее не осталось никаких сомнений в своей беременности, она вдруг испугалась, хотя, провожая мужа, надеялась, что ребенок поможет ей перенести горечь разлуки. Ей было очень страшно в первые месяцы, стоило подумать об уходе со службы, одиночестве, безденежье. На какие средства она будет содержать себя и ребенка?

Джин помнила, как отреагировал муж на ее слова о возможности беременности, но после того как сообщила о свершившемся факте и получила в ответ восторженное послание, все снова представилось ей в розовом свете. К тому времени как пришло письмо, срок был почти пять месяцев и ее состояние немного стабилизировалось.

На досуге Джин занималась переоборудованием спальни в детскую. Стены она расписала яркими картинками, а на потолке изобразила белые облака. Увидав это, соседка по площадке отругала ее за то, что забралась на стремянку. Но как еще ей было убить свободное время? Джин не позволяла себе даже ходить в кино, чтобы не тратить ни одного лишнего пенни из своих сбережений и тех денег, которые получала за мужа. Все это предназначалось ребенку. Конверт для новорожденного она сшила сама – белый с желтыми лентами, – сама связала маленькие чепчики, башмачки, кофточки.

Когда деньги кончатся, ей придется искать няню и возвращаться на службу. Джин надеялась, что старенькая миссис Вайсман с четвертого этажа согласится посидеть с ее ребенком. Эта добросердечная старушка, что жила здесь уже много лет, пришла в восторг, узнав, что ее молодая соседка ждет ребенка, и стала навещать ее каждый день, а иногда и по вечерам, когда не могла заснуть из-за летней духоты. Если у Джин горел свет, старушка запросто заходила к ней в гости.

Но в тот вечер Джин не включала электричество. Обессиленная нестерпимой духотой, бедняжка сидела впотьмах, тупо слушая стук колес пробегавших над головой поездов, до тех пор, пока те не перестали ходить – поздно ночью – и не возобновили свой бег уже под утро. Наблюдая восход солнца, Джин мечтала об одном: вдохнуть полной грудью. Это был один из тех особенно тяжелых дней, когда жара не спадала даже по ночам, когда не помогали и поезда и казалось, что того и гляди свалишься без чувств.

Около восьми утра она услышала стук в дверь и решила, что это пришла миссис Вайсман. С тяжелым вздохом Джин накинула розовый купальный халат и зашлепала босыми ногами к двери. Благодарение богу, осталось мучиться всего месяц: больше ей не выдержать.