Гаран вытаращил глаза.

– И что… люди?

– И люди. Много, все живей тебя, только, по-моему, они слегка не в себе. И город как мертвяк какой-то, весь в тенетах, и народ такой же. Словно их в сундуке последние полста лет держали и на днях выпустили.

– Ну, не скажи… девка, вроде, ничего так. Свежачок.

– Разве что только она.

Родрик принялся обстоятельно рассказывать о событиях последних двух дней, стараясь не упустить важного: начиная с момента, когда он получил камнем по лбу, и заканчивая непонятными речами совета мудрых. Гаран слушал не перебивая, только иногда морщился: руку он держал на боку, так что, по всей видимости, рана его ещё была далека от полного заживления. Дослушав до конца, Гаран задумчиво пожевал губами.

– Бред какой-то, – авторитетно изрёк он. – Выбираться отсюда надо…

– Экая умная мысль! – рассердился Родрик.

– …только, – озабоченно продолжил Гаран, – похоже, мне на тебя рассчитывать не придётся.

– Почему?

– Ну, так… захомутали ж тебя. Пробная ночь и все дела.

Родрик открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но сверху послышался голос Эирлис:

– Родрик, поднимайся, обед готов.

Гаран хохотнул, снова скривившись от боли. Злобно на него глянув, Родрик встал и полез наверх.

Вскоре он сидел за столом, торопливо поглощая вкуснейшее варево из бобов с кусочками сала, лука и чеснока; изумлению его не было предела, когда Эирлис поставила перед ним небольшую глиняную бутыль с горькой и такой забористой настойкой, что у Родрика выступила скупая слеза.

– Замечательно, – выдохнул он, прокашлявшись.

Эирлис улыбнулась. Она сидела по другую сторону стола, подперев щёки руками.

– У Алуна взяла. Он так дал, когда узнал, что для тебя. У него тут прозвище – «Максен». Это на древнем языке значит…

– Знаю. «Щедрый». – Взгляд Родрика упал на большую бадью, стоявшую у стены. Капуста, вспомнил он.

– Помнится, ты говорила Сигерду, что приняла меня за какого-то… песиголовца?

– А в ваших краях разве нет таких?

Родрик молча покачал головой. Желудок уже был полон, но он никак не мог остановиться. Настойку он выпил почти всю, с блаженством ощущая огненные ручейки, бегущие внутри тела.

– Они как люди, – сказала Эирлис, помолчав. – Очень высокие и головы волчьи, и руки в шерсти. Говорить не умеют, рычат, и на человека не нападут, разве только уж совсем голодны. И очень квашеную капусту любят.

– Волки – капусту? – изумился Родрик.

– Я ж сказала – они как люди. За грехи свои страдают.

– И ты сама таких видела?

– Видела. Зим двенадцать или тринадцать назад, много, не могу сосчитать, одна женщина, Бриенна, – её дом тоже за деревней стоит, – на огороде возилась, и увидела песиголовкиню. Та прямо из леса шла. Бриенна в дом забежала и под одеялом схоронилась. А песиголовкиня зашла, принюхалась – и к бочке с капустой. Они, когда капусту видят, словно с ума сходят. Залезла внутрь чуть не до пояса, и давай чавкать. Бриенна тогда топор взяла – и ей по спине. Весь Кадван тогда приходил, смотрел, дивился. И я видела.

– И ты это помнишь? Маленькая, поди, была.

– Кому маленькая, а кому – нет, – хмыкнула Эирлис. – Помнится, я тогда Пеббе во второй раз от ворот поворот дала. Хотел меня четвёртой женой сделать.

– Погоди. – Язык понемногу начал заплетаться. – Как такое может быть? Двенадцать зим назад? Сколько ж тебе лет?

Эирлис пожала плечами.

– Лет? Не знаю. – Она удручённо выставила перед собой ладони с растопыренными пальцами. – Это – десять, я знаю, и ещё немного больше знаю. Но мне много, много раз по десять.

– Что за чушь! – У Родрика шумело в голове. – Ничего не понимаю.

Девушка встрепенулась.