– Триста тысяч! Вот те на!

«Выходит, я вчера капиталистку окрутил! – подумал Кунцевич. – Точнее, бывшую капиталистку».

– А что, вдова была богата?

– Понятия не имею.

– Как же так? Она же здешняя помещица.

– Это ее покойный супруг здешним помещиком был, да и то в имении почти не появлялся. А госпожу Кошелькову я живой и не видел никогда. Последнее место прописки, которое в ее паспорте указано, – Москва.

– А мне она сказала, что в свое имение едет и что пробудет там все лето.

– Очевидно, наконец-то намеревалась познакомиться с унаследованными владениями, от которых, впрочем, почти ничего не осталось. Земля и лес давно проданы, да и от барского дома Илья Никифорович давно бы избавился, но не мог, дом заложен – перезаложен.

«Муж нищий, а супруга триста тысяч рублей имела. Путешествует первым классом, номер лучший в гостинице заказала, брошками-сережками вся обвешана. Разбогатела после кончины дражайшего супруга?»

– А давно он скончался? – поинтересовался титулярный советник.

– На прошлый Покров, как мне сказали. Он не у нас умер, в Москве.

– А женаты они давно?

– Точно не скажу, но когда я его в последний раз видел, Илья Никифорович уже был венчан. А видел я его на прошлую Троицу. Правда, до этого он в наших краях лет десять не появлялся, так что ничего про его супружеский стаж сказать не могу.

– И отчего умер, не знаете?

Следователь покачал головой:

– Никогда не интересовался.

Мечислав Николаевич подошел к столику и задумчиво стал перебирать акции. Взгляд его упал на вытесненный на коже золоченый штемпель.

– Смотрите, а папочка-то именная!

Следователь взял папку в руки и прочитал:

– «Густав Бернтович Рютенен, присяжный поверенный». Очевидно, при помощи этого господина покойная и приобрела акции. А может быть, он вообще всеми ее делами управлял – барыня-то, судя по всему, при средствах.

– Скорее всего, – задумчиво сказал Кунцевич, прошелся по номеру и остановился у кровати, на которой несколько часов назад так приятно провел время. Ему сделалось не по себе.

– Тело в постели обнаружили? – спросил он у следователя.

– Да. Револьверчик на полу валялся, под правой рукой. Входное отверстие имеет характерные следы от пороховых газов, указывающие на то, что выстрел был произведен в упор. Следов борьбы на теле не обнаружено, ночная рубашка повреждений не имеет. Бумажник и кошелек на месте, наличных денег – 467 рублей. Драгоценности – в прикроватной тумбочке. Серьги, кольца, браслет и цепочка. Даже на первый взгляд – вещи весьма дорогие. Очевидно, что похищено ничего не было. Так, что самоубийство, Мечислав Николаевич, самоубийство.

– А труп вскрывать будете?

– Можно было бы обойтись и без вскрытия – причина смерти очевидна, но наш прокурор требует вскрывать трупы по всем делам. Желаете присутствовать?

– Если вы не возражаете. А из какого именно револьвера она застрелилась?

– Из дамского «Браунинга»[3], калибра две с половиной линии[4].

– А выстрел кто-нибудь слышал?

– Нет. Вы, например, слыхали?

Кунцевич отрицательно покрутил головой:

– Но я сплю очень крепко. «Да и устал вчера, – добавил он мысленно, – обессилел».

– Очевидно, другие постояльцы тоже. Вас всего четверо во всей гостинице жило. А коридорный, собака, пьян напился, его едва добудились. Если вопросов больше нет, тогда прошу следовать за мной в земскую больницу, доктор заждался уже, наверное.

В прозекторской Кунцевич долго не задержался – он осмотрел труп и, не дожидаясь, пока врач начнет пилить черепную коробку помещицы, вышел на свежий воздух. «Все-таки убийство, – подумал он. – Рассказать или промолчать? Уж больно неохота возвращать себе статус подозреваемого». Подумав с минуту, Мечислав Николаевич принял решение, и, протиснувшись через толпу ожидавших приема мужиков и баб, зашагал к гостинице.