– Я могу отнести! – подскочила Ласка.

Белянка стиснула зубы, но ее спасла тетушка Мухомор:

– А тебя матушка домой просила зайти. Мы с Горлицей только оттуда, что-то козы у Боровиковых запаршивели.

Ласка поджала губы, а Белянка с радостью забрала обереги, накинула тулуп и выбежала за дверь. Раскинув руки, она поднялась на цыпочки – скрипнул старый порог – и зажмурилась. В грудь ворвался запах хвои и влажной земли. По ресницам рассыпалось веером радуг солнце.

Избушка ведуньи стояла на холме под старой сосной, и деревня просматривалась как на ладони. Внутри крутой излучины реки – с юга на запад – пестрела Большая поляна зеленью и синими подснежниками, будто ветер разбрызгал по земле небо. От поляны вились утоптанные тропинки, петляли вокруг деревьев от одной землянки с травяной крышей до другой, огибали холмы и овраги, тянулись к прогалинам. У воды меловыми брусьями белела гончарная мастерская Боровиковых, а в остальном сложно было отличить, где заканчивалась деревня и начинался нетронутый лес.

Белянка побежала по склону. Хлюпали талым снегом деревянные подошвы, брызги летели из-под пяток, а глаза слезились – до того ярко блестела широкая река. Ветер свистел в ушах, и казалось, что можно подпрыгнуть, расправить руки и взлететь. Подняться высоко-высоко над верхушками сосен и увидеть весь мир. Яркой лентой будет виться река, чернеть зимним сумраком лес, горы будут вгрызаться в небо как волчьи зубы, и где-то далеко-далеко, за краем мечтаний, взвоет яростным штормом море.

– Зашибешь! – раздался крик, и Белянка едва успела увернуться от Русака, но тот все равно с перепугу врезался в дерево.

– Куда так несешься? – он обиженно откинул рыжий вихор со лба, потирая ушибленное плечо.

Уши лопухами, нос задран, а сам на голову ниже Белянки – дите дитем! И это с ним Ласка ее свести хочет?

– Надо успеть Стрелку отдать до охоты, – она потрясла у него перед носом оберегами.

– А… – широко открыл рот Русак и закусил губу набок. – Так они с твоим братцем уже того. Ушли. А меня не взяли. Сказали, мал еще, опять мне целое лето коз пасти…

– Успеешь еще наохотиться! – ласково улыбнулась Белянка и потрепала его по кудрявой макушке. – Коз пасти тоже уметь надо!

Мальчишка так и зарделся, а она пошла не спеша, заглядывая за грань в поисках знакомых запахов. Сухие листья и кора дуба – это Ловкий, солнечно-рыжий братец. Вот его след тянется с тропы на Нижнюю Туру мимо ветхой, крайней от воды землянки и уходит через всю поляну вниз по течению реки. Стрелка почуять сложнее, с братом-то кровная связь, а Стрелок неуловим и пахнет так же неуловимо: перегретыми на солнце камнями и свежей водой. Замерев, Белянка почуяла его в порыве ветра – и потеряла. В груди защекотало, защипало мимолетными слезами веки.

По ясному следу брата она скоро догнала их и замедлила шаг, ступая бесшумно, чтобы не спугнуть охоту. Губы зашептали присказку-невидимку, вновь и вновь возвращаясь к началу, по кругу:

Свет-свет, обойди,

Тьма-тьма, сохрани.

Не сгуби – сбереги,

Глаз-сглаз отведи.

Неприметная, Белянка подошла близко-близко и притаилась за тучным дубом, осматриваясь.

Стрелок уперся ладонью в ствол сосны, внимательно посмотрел на Ловкого и произнес с нажимом:

– Я тебе говорю, был такой старый обычай: перед днем встречи Нового лета деревни обменивались женихами и невестами!

Еще ни разу не видела Белянка, чтобы у него так румянились щеки – голубые глаза оттого казались еще чище, светлее. Зато сжатые в тонкую линию бледные губы, желваки на скулах и подбородок упрямством могли поспорить даже с Ловким, который отчаянно тряс копной медовых волос: