В нос ударил запах разгоряченной лошади и взрытой копытами земли. В ушах засвистел ветер, горизонт смазался широкой полосой. Глаза сами собой широко распахнулись, плечи расправились, ноги вросли в стремена, а за спиной будто раскрылись крылья. Простором и свежестью можно было задохнуться. Задохнуться и умереть счастливым. Сердце замерло. И захотелось кричать. Так громко, чтобы услышал весь мир. Услышал и отозвался.

Когда Мирный замедлил бег, Стел наконец-то смог разглядеть первозданную степь.

Среди прошлогодней бурой травы зеленели новорожденные ростки. Из-за горизонта выкатилось солнце, и косые лучи золотили ворсинки лиловых колокольчиков сон-травы и звездочки горицвета. А над головой необъятным куполом летело небо. Ни один рисунок, ни один свиток не мог передать даже крупицы этого чуда. И непреодолимого желания жить.

Как люди, сидя за толстенной городской стеной, могут думать, что знают о мире все?

Что вообще хоть что-то знают о мире?

Стел закрыл глаза, но разнотравье, подернутое прозрачным маревом, продолжало пестреть на веках. Тепло гудело переполненным пчелиным ульем, сочилось из земли, неторопливо текло по лепесткам цветов, сплеталось с порывами ветра. Стел так давно не бывал за городской стеной, что и забыл, какое оно – свободное тепло. Он глубоко, до боли, вдохнул свежесть с невесомым запахом меда и прелой травы, наполняясь до отказа – большего без слитков не унести.

Послышалась сиплая песня дудочки. Чуть ниже, чуть выше – незамысловатый мотив плавно вился по воздуху, и тепло устремлялось следом. Неторопливое поначалу, оно ускорялось и текло к невидимому музыканту. Степь смазывалась широкими полосами сизой травы, желтыми мазками, лиловыми кляксами, будто кто-то мокрым пальцем провел по картине.

Продолжая разглядывать степь внутренним взором, Стел осторожно направил Мирного на звук дудочки и вскоре у небольшого оврага заметил Рокота. Предводитель сидел на земле, без сапог и кольчужного шлема, и с закрытыми глазами играл на дудочке. Встрепанные черные волосы блестели на солнце, лоб покрывала испарина, несмотря на прохладный ветер. Ничего более нелепого Стел и представить себе не мог.

Рокот колдовал.

И не просто колдовал! Он подчинял токи свободного тепла и задавал им направление. Изменял мир, а сам оставался закрытым и цельным, его жизнь не вытекала наружу. Степные маги сливаются с внешним теплом, выходят за пределы себя – точнее, их телом становится чуть большая часть мира, чем дана от рождения. Города лишены мощных потоков тепла, и потому маги колдуют только за счет внутренних запасов: им обязательно пропускать внешнюю силу через себя.

Рокот колдовал как-то по-своему…

Но какая разница? Он колдовал! Предводитель рыцарей Меча и Света, первый защитник веры Ерихема, образец для подражания вмешивался в пути Сарима! И пусть Стел тысячу раз с пеной у рта доказывал, что магия – разумная и честная магия – вере не помеха, но лицо всего рыцарства не просто нарушил внешние условности – нет, он нарушил закон, утаив свои умения от Школы магии.

– Так вот почему ты боишься заезжать в Каменку! – воскликнул Стел.

Рокот с досадой открыл глаза и опустил дудочку:

– Только тебя здесь не хватает, щенок!

– В Каменке тебя могут учуять и доложить Мергу, – бросил ему Стел. – И ради своей безопасности ты рискуешь целым отрядом и служителями.

Рокот поднялся и принялся натягивать сапоги, бормоча себе под нос:

– Много ты понимаешь.

Одно дело терпеть личное неуважение и даже презрение, и совершенно другое – промолчать, когда попирают закон.

Стел выпрямил спину и спокойно, но твердо произнес: