В ванной пахло чем-то мятно-цветочным. Аромат был приятный – сильный, но ненавязчивый, совершенно не въедливо-химический (в одном чудном магазине на меня однажды брызнул автоматический распылитель, отмыться не получалось несколько дней. Одежда была перестирана, сумка тщательно вымыта несколько раз, я уже была готова сама залезть в стиралку, лишь бы избавиться от обжигающего нос запаха освежителя, от которого раскалывалась голова. «Я ничего не чувствую», – сказал Леша. По-моему, очень точное выражение его жизненной позиции).

Аккуратные брусочки разноцветного мыла в больших деревянных мыльницах на краю раковины, ванны, на полках стеллажей. И просто пробежаться глазами не получилось: это были настоящие шедевры. На одном сквозь нежно-голубые прожилки просвечивали яркие кристаллики-снежинки, второе, красное, цвета чересчур красивого заката, притягивало взгляд застывшими внутри крохотными желтыми розами, а от вида глянцевых бусинок-ягод на фоне бледно-розового потока почему-то захотелось плакать. Ощущение, будто мне подмешали что-то, повышающее чувствительность (видимо, в воздух, учитывая, что я ничего не ела и не пила с самого утра).

Осторожно – было жаль даже чуть-чуть разрушить это мыльное волшебство – потерла зеленое, с «плавающими» внутри веточками. Запахло хвоей, лесом, Новым годом. Сполоснула руки, лицо, не удержалась, еще раз зарылась в пахнущие детством ладони.

Идиотская фраза. «Пахнущие детством» – что это вообще значит? Чьим детством? По крайней мере, к моему запах елки никакого отношения не имел. Из года в год мы ставили искусственную, а после того, как отец однажды швырнул ее на пол и мы с мамой долго выгребали из-под мебели разноцветные осколки, – никакую. Мое детство пахло перегаром и мамиными успокоительными каплями, из хорошего – первой в жизни Барби, подаренной виноватым папой через два дня после моего совершенно непраздничного шестого дня рождения, который мы провели у маминой подруги без торта и подарков: все было в спешке оставлено в нашей квартире при очередной эвакуации под крики и угрозы пьяного отца.

Стряхнула воспоминания. Вернулась в настоящее. Впрочем, совсем возвращаться не хотелось. По крайней мере, выходить во двор. Забытое подростковое ощущение: приходишь с парнем в чью-то квартиру, где большая компания и все между собой знакомы. Чувствуешь себя неловко. И в ванной надолго не спрячешься: вдруг все подумают, что у тебя проблемы?

Потянулась, чтобы рассмотреть мыльную экспозицию на верхней полке, и ногу, почти не напоминавшую о себе в машине, свело мучительной судорогой.

Снова злая и хромающая нашла Тони. Он стоял у открытой двери и улыбался чему-то, глядя в темноту.

– Что показывают?

– Почему ты хромаешь?

Отлично, я все-таки нашла изъян в его идеальности. С этим уже можно как-то существовать. Что делать с безупречными людьми – понятия не имею (свидетельство о разводе не даст соврать).

– В целом меня все устраивает. Будем до бесконечности задавать друг другу вопросы, и тогда ни на один из них не придется отвечать.

– Присядь, пожалуйста, на минутку. – Тони подвинул легкое плетеное кресло и, когда я села, опустился рядом на корточки.

Я пыталась протестовать, но он был настойчив.

Легко прощупал мою ступню, щиколотку, задержал большой палец на впадине под косточкой.

– Здесь больно?

Я кивнула, не решаясь заговорить.

Это ощущалось чересчур интимно, хотя Тони был похож скорее на сосредоточенного врача (невероятно привлекательного врача), чем на соблазнителя, хватающего женщину за ногу в пустом доме.

– Закрой глаза, послушай, как поют цикады.