В третий раз полицейский номер 64 спокойно и без всякого раздражения отдал ему приказание проезжать:

– Разве вы не слышите, что я приказываю вам проезжать?

У Кренкебиля была слишком важная в его глазах причина оставаться на месте. И он снова просто и безыскусственно изложил ее:

– Господи, боже мой! Да ведь я же говорю вам, что дожидаюсь денег.

Полицейский ответил ему на это:

– Может быть, вы желаете, чтобы я привлек вас к ответственности за неисполнение полицейских правил? Если вы этого желаете, то вам стоит только заявить.

На эти слова Кренкебиль только медленно пожал плечами, уныло взглянул на полицейского и поднял свой взор к небу. И взор этот говорил:

«Бог видит, какой я противник законам!..»

Может быть, потому, что он не понял выражения этого взора или не нашел в нем достаточного оправдания неповиновению, полицейский снова резким и суровым тоном спросил торговца, понял ли тот его.

Как раз в эту минуту в улице Монмартр было необыкновенное скопление повозок. Извозчики, дрожки, мебельные фуры, омнибусы и тележки, прижатые одна к другой, казалось, были неразрывно связаны между собой. Отовсюду раздавались крики и проклятия.

Кучера лениво обменивались издалека крепкими ругательствами с сидельцами из лавок, а кондуктора омнибусов, считая Кренкебиля причиной замешательства, называли его «гадким пореем».

Между тем на тротуаре собрались любопытные и прислушивались к спору. И полицейский, видя, что за ним наблюдают, думал теперь только о том, чтобы показать свою власть.

– Хорошо, – сказал он и вынул из кармана грязную записную книжечку и очень короткий карандаш.

Кренкебиль упорствовал, повинуясь какой-то внутренней силе. Впрочем, ему и невозможно было теперь двинуться ни взад, ни вперед. Колесо его тележки, к несчастию, зацепилось за колесо повозки молочника.

И в отчаянии теребя свои волосы, он воскликнул:

– Да ведь я же говорю вам, что жду денег! Что это еще за несчастие! Вот беда, так беда! Господи боже ты мой!

Полицейский номер 64 счел себя оскорбленным этими словами, выражающими, впрочем, больше отчаяние, чем протест. И так как всякое оскорбление облекалось для него в традиционную, правильную, освященную обычаем и, можно даже сказать, почти обрядовую форму выражения: «Смерть коровам!»[3] – то в этой именно форме он воспринял и реализовал в своем мозгу слова преступника.

– А! Вы сказали: «Смерть коровам?» Хорошо, следуйте за мной.

Торговец с крайним недоумением и отчаянием взглянул своими широко раскрытыми глазами на полицейского номер 64 и, скрестив руки на своей синей блузе, воскликнул:

– Я сказал: «Смерть коровам?» Я?.. О!..

Арест этот был встречен смехом лавочных сидельцев и уличных мальчишек. Он отвечал страсти всякой человеческой толпы к низким и жестоким зрелищам. Но в это время сквозь толпу зевак пробился старик, одетый во все черное и в высокой шляпе. Он подошел к полицейскому и сказал ему тихим, кротким, но очень твердым голосом:

– Вы ошиблись. Этот человек не оскорблял вас.

– Не суйтесь не в свое дело, – ответил ему полицейский, не сопровождая на этот раз своих слов угрозами, так как он обращался к хорошо одетому человеку.

С большим спокойствием и сдержанностью старик продолжал настаивать. Тогда полицейский объявил ему, что он должен объясняться у комиссара полиции.

Между тем Кренкебиль снова воскликнул:

– И я сказал: «Смерть коровам!» О-о!..

Когда он произносил эти странные слова, из лавки к нему вышла мадам Баяр, сапожница, с деньгами в руках. Но полицейский уже держал его за шиворот, и мадам Баяр, считая, что не стоит отдавать своего долга человеку, которого ведут в полицию, положила свои четырнадцать су обратно в карман передника.