Ехали всю ночь. В предрассветной мгле, уже близко, показалась Старица – небольшой город на берегу Волги с невысокими избами и возвышающимся над ними Успенским монастырем, который совсем недавно был восстановлен князем Андреем Иоанновичем. Совершая такое богоугодное дело, думал он о том, что все, чего он хотел получить, обязательно к нему придет. Но, видимо, не время.

Крымские татары все же пришли весной с набегом, и были разбиты русскими воеводами у реки Проны. Полк Семена Федоровича Бельского простоял в Серпухове, прикрывая Москву, всю весну и все лето. И, конечно, туда быстро доходили известия из столицы…

В высоком тереме воеводы было тихо и темно. Терем стоял черной глыбой, возвышавшейся в кромешной ночной тьме. Ставни закрыты, слуги, словно перед походом, вооружены, все до одного.

За широким столом под низким бревенчатым потолком собрались самые близкие и верные князю люди. С ним были некоторые дети боярские[4] и окольничий[5] Иван Ляцкий с сыном. На столе стояло несколько свечей, да в углу скромно светила лампадка у образа.

Смурым был воевода, печать глубокой думы лежала на его лице. Верный ли путь он выбирает, увлекая за собой и тех мужчин, что были с ним в его тереме? У всех на устах одно – Елена бросила в темницу дмитровского князя и его бояр. За это, а также за порочную связь с Телепневым, любимцем покойного великого князя Василия, ее возненавидели. Уже за глаза называли княгиню ведьмой, зверюгой и сатаной. Это заставило его наконец решиться.

Князь с мукой взглянул туда, где среди тьмы глядело на него, освященное тусклым светом лампадки, лицо Христа, и в душе стало еще тяжелее, еще боязней. Отринуть веру свою, братьев, родную землю – легко ли? Семен покосился на всех, кто был с ним в эту ночь, и спросил:

– Молвите, братья! Верно ли решили?

– Верно, князь! – решительно ответил Ляцкий. – Коли Елена Глинская и Телепнев теперь владеют всем, то доколе нам терпеть их коварство?

– Сколько нас идет?

– Четыре сотни конников, – глядя Семену в глаза, говорил Ляцкий, полноватый рябой мужчина с тонкой седеющей бородкой, – ежели на заставе попадется отряд московский, пикнуть не успеют, порубим всех. Но то вряд ли – заставы плохо охраняются, ратники по городам стоят!

Распахнувшиеся двери заставили всех мужчин настороженно обернуться – вошел запыхавшийся гонец Микула, которого Семен направил в Москву для того, чтобы перед побегом узнать последние известия.

– Вчера ночью арестован был Михаил Глинский… В измене обвиняют…

Мужчины зароптали, стали возмущаться. Это была последняя капля – Елена и Телепнев под себя забирают всю власть!

«Что же братья просто смотрят на это? Ничего, трусы, я сам свергну их… руками короля Сигизмунда!» – подумалось тут же Семену, и, поднявшись, скомандовал твердо:

– Пора!

Он надел поверх кольчуги вотол, голову укрыл капюшоном. Его примеру последовали дети боярские и Ляцкий со своим сыном. Перед тем как затушить лампаду у образа, посмотрел на строгое, будто осуждающее, лицо Христа и, не в силах выдержать его взгляда, пусть даже изображенного на доске, торопливо задул огонек, и глаза Спасителя, пронзавшие князя до самого нутра, исчезли в темноте…

Просыпаясь среди ночи, маленький Иоанн уже привык слышать из соседних мамкиных покоев странные звуки – сдавленный женский стон и шумное, частое мужское сопение. Еще ничего не понимая, но уже смущаясь этого, мальчик спешил снова уснуть…

Все чаще Телепнев ночевал у Елены. Будучи редкие минуты наедине, они говорили о многом. Длинные рыжие кудри Елены рассыпаны на подушках, в глазах ее блистало само счастье. Телепнев, приподнявшись и опершись на локоть, лежал рядом, любуясь очертаниями любимого лица, укрытого ласковой темнотой.