Тот исподлобья взглянул на него и усмехнулся.
– В мамушки к нам, выходит! – сказал он. – Что ж, милости просим!
– Так помни, атаман, – еще раз наставительно произнес князь – воевода, – а теперь – с Богом!
Он протянул руку, думая, что Разин поцелует ее, но Разин только тряхнул головою и сказал:
– Благодарим за хлеб, за соль! Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! – и, надев шапку, он махнул своим есаулам.
Все ватагою взошли на струг.
Князь гневно посмотрел им вслед и еще грознее оглянулся, когда услышал вокруг легкий смех.
А Стенька Разин стал на самую корму и, сняв шапку, зычным голосом сказал всей голытьбе, оставшейся на берегу:
– Бувайте здоровы, братики! Спасибо, что моими молодцами не брезговали, може, еще свидимся, дружбу помянем!
– Здоров будь, батюшка Степан Тимофеевич! – заревела толпа.
– Ворочайся, кормилец!
– Смирно вы, ослушники! – грозно закричал князь – воевода, но его голоса не было даже слышно.
– Отча‑ли – вай! – разнеслось по реке.
Атаманский струг дрогнул, отделился от пристани и медленно пошел вверх, за ним длинной чередой потянулись казачьи струги.
Народ бросился бежать по берегу, провожая казаков.
– Прощайте, добры молодцы! Наезжайте еще! – кричали с берега.
– Нас не забывайте, други! – кричали со стругов.
– Бог вам в помочь, молодчики!
– Пути доброго!
Разин стоял на корме и низко кланялся, бормоча про себя: «Эти не выдадут! Хоть сейчас зови!»
Мощная фигура его красовалась перед народом, медленно удаляясь. Вот уже алеет только его жупан. Последние искорки сверкнули на дорогом оружии, и струг скрылся в туманной дали.
А казачьи струги все плыли и плыли. Народ провожал их уже глазами. Словно журавлиная станица слетела с места и тянулась по безбрежному небу…
Князь Прозоровский долго смотрел им вслед, прислушиваясь к крикам народа, потом вздохнул и, задумчиво качая головою, медленно пошел домой…
Словно покойника схоронили, – такая тишина наступила в Астрахани после отъезда молодцов.
VI
Непросыпное пьянство стояло на струге Разина. Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей.
– Пей, мамушка! – говорил он Плохово.
– Невмоготу, атаман!
– Пей, вражий сын, не то силой волью!
– Опомнись, атаман, я от воевод послан. Меня обидишь, их обидишь!
– К чертову батьке воевод твоих! – с гневом вскрикивал Разин. – Не поминай ты мне про них лучше! – и испуганный Плохово тотчас умолкал и через силу тянул водку.
– Атаман, – сказал ему Васька Ус однажды, вбегая на палубу, – помилуй! Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это!
– Негоже! – подтвердил Стенька. – Эй, Иваша, нагони их, собак, накажи сотникам ко мне идтить.
– Что ты делаешь, атаман? – испуганно закричал Плохово. – Ведь их воеводы забрать велели!
– Молчи, пока жив! – угрюмо сказал Стенька.
Спустя часа три на палубу вошли дрожащие сотники.
– Вы что, псы, делаете? – набросился на них Стенька. – Молодцы мне верой служили, а вы их, как колодников, воеводам на суд везете? Вот я вас! Веревку!
– Смилуйся, государь! – завыли сотники, бросаясь на колени. – Их охотою! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать!
Лицо Стеньки сразу озарилось улыбкой.
– А добрая водка?
– Монастырская, государь!
– Ну, ну, волочите ее ко мне! – уже милостиво сказал Разин и прибавил: – А стрельцам скажите, которые неволей едут, пусть ко мне ворочаются!
Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину. Он созвал своих есаулов: