– Телеграмма, – сказал почтальон, не доставая, впрочем, самой телеграммы.

– Ну? – спросил Ковригин. – Ты что, Сергеич?

– Ты только это – мямлил почтальон, нерешительно доставая из сумки сложенный бланк.

– Давай телеграмму. Чего копаешься-то? – весело подмигнул Ковригин.

Лена снова вышла с пустым тазом из дома.

– Вась, кто там? – крикнула она.

– Сергеич. Телеграмму принес, – негромко ответил Ковригин.

– От кого?

Она услышала, тихо подошла, словно почувствовала, что случилось.

А случилось то, что их сын, который служил на флоте, трагически погиб.

Ковригин не любил вспоминать подробности случившегося. Он не вполне понимал, зачем Лене понадобилось писать сослуживцам Алеши, узнавать, что и как произошло, о чем думал, что делал и что говорил их сын в последние дни своей двадцатилетней жизни… Ковригину казалось, что теперь все эти детали только делают еще больнее, еще страшней потерю…

Утешая жену и стараясь объяснить нелепость ее желаний узнать в деталях подробности гибели сына, Ковригин сам, стараясь, чтобы этого не видела жена, втайне снова и снова просматривал все сделанные им видеозаписи…

Как– то Лена застала его за этим занятием.

– Опять?

– Что – опять? – деланно удивился Ковригин.

– Ты думаешь, я не знаю?

– Что – не знаешь? Что – опять? – Ковригин растерялся.

– Только зря себя мучаешь, – Лена заплакала, Ковригин подошел к ней, обнял ее. – Бедные мы с тобой, бедные…

– Как раз таки мы с тобой богатые, – попытался сострить Ковригин, вышло не особенно к месту.

– Только кому все это теперь нужно? – сказала Лена.

– Как – кому? Жизнь продолжается. – Ковригин старался отвечать бодрее.

– Какая там жизнь, – Лена махнула рукой, – только о нем и думаю.

Она, тяжко вздохнув, присела на край дивана.

– А помнишь, он, когда родился, русый такой был, а потом потемнел, а как в армию провожали…

Лена снова заплакала. Ковригин задумался. Нужно было сказать какие-то точные, правильные слова, даже не утешения, а слова, которые придали бы сил, помогли обрести смысл. Он понимал, что жене сложнее, чем ему: у него все-таки дело, не позволяющее расслабляться, иной раз и захочешь оттянуться, да некогда. А у нее – одни воспоминания.

После смерти сына Лена ушла из школы, где работала учительницей. Василий понимал, что ей нужно время для того, чтобы обрести хоть какое-то душевное равновесие, но в душе он был против этого ее ухода. Он догадывался, что свободное время – тот самый резерв боли – ей сильнее вернет самые лучшие ее воспоминания, их воспоминания…

Работа не позволяла Ковригину уделять много внимания воспитанию сына. Этим в основном занималась Елена. Новые изобретения, патенты, проблемы, свои и чужие, – все это наполняло до краев жизнь Ковригина, отдавая семье одно из предпоследних мест. На последнем месте был у Ковригина сам Ковригин. Себе он уделял меньше всего внимания. Он мог забыть пообедать и поужинать, не спать ночь, разбирая какую-то очередную сломавшуюся недавно изобретенную штуковину, причем все попытки Елены вернуть его к нормальному ритму ничем не кончались.

– Как так можно? – жаловалась она. – Ты совсем не уделяешь времени ни мне, ни сыну.

– Ну как не уделяю? – обижался Ковригин. – А для кого я, по-твоему, все это?…

– Не знаю для кого, а нам нужно твое внимание, твоя ласка, твое слово, наконец!

– Все, – принимал решение в таких случаях Ковригин, – завтра все вместе идем в лес.

Походы в лес постепенно стали семейным праздником. Лена радовалась тому, что они вместе и все внимание, которое Ковригин обычно уделял своим железкам, теперь ее. Алеша радовался всему: и папе, и маме, и лесу.