– Журналисты, играющие на страхах публики, просто безответственные.

Генри вздохнул, пытаясь замаскировать гнев под патиной досады и раздражения. Четыреста пятьдесят лет практики заставят кого угодно поверить его маске, даже если в последнее время она налезала с трудом.

– Из-за них мы все выглядим плохо.

Грег вздохнул в ответ и вытер влажные ладони о брюки, хватаясь за это объяснение как за соломинку.

– Полагаю, писатели чувствительны к подобным вещам, – сказал он.

– Некоторые да, – согласился Генри. – Уверены, я могу взять газету?

– Конечно, мистер Фицрой. Хоккейные результаты я проверил первым делом.

Его мозг уже сглаживал увиденное, находил рациональные объяснения, которые делали ситуацию приемлемой, но охранник так и не пододвинул стул к стойке до тех пор, пока двери лифта не закрылись, а цифры на табло не стали расти.

Все мышцы Генри были напряжены, пока он пытался стоять неподвижно и концентрировался на дыхании, на том, чтобы контролировать свою ярость, а не позволить ей взять верх. В эту эпоху его вид выживал за счет того, что сливался с массами, а он потенциально совершил фатальную ошибку, в открытую выказав свою реакцию на заголовок. Позволить своей природе вырваться на волю в пустом лифте – одно дело, вреда не будет, но раскрыться перед простым смертным – совсем другое. Он, конечно, не ждал, что Грег вдруг начнет показывать на него пальцем и кричать: «Вампир!»

Смягчить ярость помогало чувство вины за то, что он напугал пожилого мужчину. Грег ему нравился: в мире равенства и демократии здорово было встретить человека, готового служить. Его отношение напомнило Генри о людях, работавших в поместье, когда он был ребенком, и пусть ненадолго, но вернуло его в те, более простые, времена.

Поставив все барьеры на место, Генри вышел из лифта на четырнадцатом этаже, придержал двери для миссис Хьюз и ее мастифа. Огромный пес прошел мимо него на негнущихся ногах, шерсть у него на загривке встала дыбом, из горла раздался грозный рык. Как всегда, миссис Хьюз принялась издавать извиняющиеся звуки.

– Я правда не понимаю, мистер Фицрой. Обычно Оуэн – милейший пес. Он никогда… Оуэн!

Мастиф, весь дрожа от желания напасть, встал между хозяйкой и человеком в дверях, максимально увеличивая дистанцию между ней и угрозой.

– Не волнуйтесь, миссис Хьюз. – Генри убрал руку, и двери лифта стали закрываться. – Нельзя ожидать, что Оуэн полюбит всех.

За миг до того, как двери полностью затворились, он улыбнулся псу. Мастиф прекрасно распознал оскал и бросился вперед. Яростный лай постепенно затих, и Генри сумел улыбнуться более искренне.

Десять минут наедине с псом, и они бы уладили дело. Закон стаи прост – правит сильнейший. Но Оуэн всегда выходил в компании миссис Хьюз, а Генри сомневался, что она поймет. Поскольку он не хотел портить отношения с соседями, ему приходилось терпеть мастифа. А жаль. Он любил собак; чтобы поставить Оуэна на место, особых усилий не потребовалось бы.

Оказавшись в квартире и закрыв за собой дверь, Генри снова взглянул на газету и рыкнул.

«ПО ГОРОДУ БРОДИТ ВАМПИР»

Тела Терри Нил и Деверна Джонса нашли обескровленными.

Судя по всему, заголовок не врал.

И Генри знал, что он был к этому непричастен.

Он резко взмахнул рукой и швырнул газету через комнату, получив небольшое удовольствие от того, как страницы порхнули на пол, словно раненые птицы.

– Черт. Черт. ЧЕРТ!

Он прошел к окну, по пути снял пальто и бросил его на диван, затем отдернул занавески, скрывавшие вид на город. Вампиры были одиночками: они не искали собратьев, не отслеживали, где бродят их сородичи. Он подозревал, что делит территорию с другими такими, как он. Десятки вампиров могли жить, передвигаться, кормиться, возникая и уплывая обратно в ночную тьму, а Генри знал об этом ничуть не больше людей.