Миловидная горничная внесла чай. Фон Зон игриво подмигнул ей. Девушка стыдливо покраснела. Тетушка с неудовольствием сказала:

– Какой ты беспокойный, душа моя!

Чай пили в беседке. Было сухо, тепло, солнечно. Мохнатые шмели жужжали над вазочками с вареньем. В ликерную рюмку тетушки упала мушка. Среди покрытых осенним золотом деревьев выделялся сказочным великолепием барский дом. Сладко пахло хвоей. Весело гомонили не улетевшие еще на юг птицы.

Закончив с чаем, тетушка раскурила пахитоску.

– Мой лекарь все пристает: «Надо, дескать, оставить сию вредную привычку!» А я ему в ответ: «Этой вредной привычке меня выучил император Николай Павлович, с ней я и умру!» Мало у меня осталось удовольствий, зачем же я буду их сокращать?

– А правда, тетушка, что Николай Павлович весьма интересовался вами?

Графиня выпустила дым и с явным удовольствием предалась воспоминаниям:

– Чудный был кавалер – внимательный, галантный. Единственный недостаток имел: все торопился. Дело прошлое, моя душа, могу теперь признаться: бывало, поцелует да заспешит, засуетится. «Нам, скажет, хорошо в сетях амура, а империя страждет от разных недугов. Меня Михаил Михайлович ждет…»

– Кто такой?

– Ну, душа моя, ты скучен нынче. Это их величество о графе Сперанском выразился. Тот руководил Вторым отделением Государственного совета. Как же ты забыл?

Прибежала горничная, доложила:

– Ужин, как приказано, накрыт в столовой!

Почти неделю прожил фон Зон у богатой тетушки. Графиня пила кофе, курила, остроумно злословила, вспоминала славные времена ушедшей николаевской эпохи, рассказала несколько остроумных анекдотов про «старого друга» семьи баснописца Крылова. Говорили о перемещениях в сферах высшей власти и о нашумевшей книжной новинке – «Войне и мире» графа Льва Толстого.

Отставной надворный советник так и не решился просить у графини в долг. То ли стыд, то ли тайное предчувствие не позволяли ему сделать это. К тому же тетушка обещала выхлопотать любвеобильному племяннику теплое местечко в Петербурге.

Но хлопотать ей уже не пришлось: вскоре после отъезда фон Зона домой тетушку нежданно-негаданно разбил паралич. Племянник наезжал в Москву три раза. Он навещал бедную графиню, которую искренне любил. Та недвижно лежала в спальне. Тоскливо-разумным взором она смотрела на фон Зона, а из уст вырывалось лишь несвязное мычание.

В середине октября 1869-го в дом на набережной Фонтанки пришла скорбная весть: графиня Остен-Сакен скончалась.

Продав фрак и золотой перстень, фон Зон купил за пятьдесят рублей билеты на всю семью и вторым классом пассажирского поезда отправился в старую столицу.

Тетушка или, точнее, то, что прежде было графиней Остен-Сакен, блиставшей на великосветских балах, танцевавшей с царями, лежала в богато украшенном гробу. Гроб стоял в просторной гостиной первого этажа, на том самом громоздком дубовом столе, за которым фон Зон совсем недавно обедал с тетушкой.

К собственному стыду, фон Зон ловил себя на мысли, что больше, чем смертью графини, озабочен другим: выделила ли ему покойная часть наследства. А если выделила, то сколько?

А еще он был озабочен тем, в должной ли степени скорбен его лик, что подумают о нем те многочисленные родственники, знакомые и просто зеваки, забившие гостиную, смежные комнаты и весь просторный дом.

Многие подходили к фон Зону и, напуская на себя приличную случаю скорбную маску, выражали ему особое сочувствие, которое обычно принято высказывать лишь самому близкому к усопшему человеку.

И это было неспроста: многие почему-то считали, что именно отставной надворный советник станет обладателем капиталов богатой графини.