У толстяка Мазини челюсть отвисла, когда постоялец швырнул на стол увесистый кошелек.

В последнее время Алессандрио не ладил с хозяином. И дело было не только в долгах. Жена бакалейщика, молодая и быстроглазая Паола, слишком часто попадалась на глаза молодому постояльцу. Он заставал их вместе и на заднем дворе, и в лавке, и даже в конюшне.

– Двор тесен, – смеясь, объясняла жена.

То, что не заметил муж, подсказали услужливые товарки, и Мазини пришлось заточить рога.

– Убирайся к чертям! – прорычал он обнаглевшему жильцу. – Прижился, нищеброд, под крылышком моей супруги? Знай, что я не подаю убогим и дверь от францисканцев запираю на три замка! Прочь, не позорь мой бизнес! И не ползай глазами по заду ненаглядной моей женушки! Она добрая, да! Но доброта ее, как песок в часах, переполняя бедра, опустошает мозги. Люди правду говорят: не впускай в овчарню волка – ягнят уведет! Не заплатишь долг – съедешь!

– Съехать просто, – ласкаясь, уговаривала мужа Паола. – Да только вместе с постояльцем съедут и долги. А паталь сейчас в цене. К лету пойдут заказы. Алессандрио расплатится.

Мазини рычал, рвал остатки волос, но терпел.

– Надеюсь, краскотер скоро сдохнет, – объяснял он любопытным. – Вчера видел: жизни в нем почти не осталось. Не до Паолы ему. Прокашляться не может. Скоро съедет.

Когда постоялец швырнул на стол увесистый кошелек, у бакалейщика даже челюсть отвисла. Флорины были новенькие, все как один с казначейской чеканкой.

Больше всего Мазини заинтересовался печатью на кошельке. Всем известный «Дракон, пожирающий хвост», понятно – любимый знак алхимиков, а вот надпись по хребту довела Мазини до неуемной дрожи.

Сквозь увеличительное стекло он прочитал: «Умри ангел, демон или человек, если сломаешь печать Термигона».

Бакалейщик заподозрил происки нечистого. А раз так, то Марко Мазини, как примерный прихожанин и образцовый семьянин, обязан (а хоть бы и с вилами в руках!), но заступить дорогу врагу рода человеческого.

– Прочь, Сатана от доверчивых душ! Уйди от родного очага!

Бакалейщик начал наблюдать за мастерской. Он следил за постояльцем осторожно, издали, как опытный охотник на куропаток, стараясь не вспугнуть дичь раньше срока.

Алессандрио заметил, что лицо бакалейщика в последнее время подолгу некстати месит окно, выходящее на задний двор, но это его мало смущало.

Толстяк, как все добропорядочные сиенцы, после обеда не мог обойтись без увесистой кружки легкого пива с копченым угрем или омаром. А после выпивки, известно, сладкий сон не во вред голове. Поэтому Алессандрио беспрепятственно пользовался дарами хозяйской конюшни.

Горячая и щедрая на ласки Паола стала первой женщиной Алессандрио.

Поговаривали, что трактирщик слишком рано сбыл свою дочь ревнивцу с увесистыми кулаками, наказывая «за перец в женском месте».

Изящной грациозной сеньоре достался в мужья обрюзгший боров. Но верховодила в семье Паола.

– Мазини только с виду монстр. На самом деле он тряпка, – говорила Паола о супруге. Ее бойкий язычок не уставал жалить борова-мужа, безмятежно похрапывающего под балдахином с издерганными золотыми кистями.

Любовники встречались у Фонтебрана, куда Паола водила купать свою пегую кобылку после выгула.

Она поливала на взмыленный круп лошади ледяную струю и, взбадривая легкими шлепками, процеживала длинный ворс между пальцев. На мокром бархате боков оставались нарисованные замысловатые знаки. Лошадка храпела от удовольствия, покусывая парными губами локти и голую шею хозяйки.

«Учись у моей кобылки, мальчишка», – смеялась Паола, и он, как ни странно, во время любовных утех проделывал то же, чем ее распаляла кобыла.